Колесо страха

Де Керадель стоял на коленях у порога крипты, слушая. Рядом с ним – Дахут, тоже слушает… ее серп в руке… уже не золотой, а багряный.

Дитя на алтаре захлебывается плачем. Еще не принесенная жертва.

И вдруг пирамида опустела… Туман очистился от тени… Собиратель ушел.

Я направился прочь по рядам между каменными глыбами, Дахут и де Керадель следовали за мной. Серые огни над монолитами исчезли, факелы горели в руках слуг.

За нами, напевая и раскачиваясь из стороны в сторону, шли выжившие. Мы миновали вековые дубы – их листья молчали. Странное оцепенение все не проходило. Я не испытывал ужаса от того, что увидел и сделал.

Впереди вздымалась темная громада дома, казалось, его очертания подрагивают, расплываются в тумане.

Я очутился в своей комнате. Оцепенение, приглушавшее все эмоциональные реакции при призыве Собирателя, постепенно отступало, сменяясь чем-то другим, еще неопределенным, но достаточно мощным. Сила, подаренная мне тем странным зеленым напитком, тоже развеялась, словно вытекла из моего тела. Меня объяло ощущение нереальности происходящего – я, нереальный, действовал в нереальном мире.

Что стало с моей белой мантией? Я помнил, что де Керадель снял ее с меня, но где и когда – я не помнил. И мои руки оказались чистыми – не обагренными кровью… кровью…

Дахут была со мной, босоногая, белая кожа просвечивала сквозь шелковую сорочку – ткань ничего не скрывала. Фиолетовые огоньки плясали в ее глазах. Девушка обвила руками мою шею, притянула меня к себе, впилась в губы поцелуем.

– Алан… – шептала она. – Я позабыла Алена де Карнака… Он заплатил за то, что сделал, он умирает… Тебя я люблю, Алан…

Я сжимал ее в объятиях, чувствуя, как во мне умирает владыка Карнака. Но я, Алан Каранак, еще не пришел в себя.

Я сжал ее еще крепче… Ее аромат – загадочный морской цветок… сладость ее поцелуев, приправленная новообретенным или давно позабытым злом…

Глава 17

Жертвенная чаша

Я проснулся – будто вскинулся от кошмара. Я не помнил, о чем был этот сон, знал только, что он был ужасен. День выдался ненастный, волны били о скалистый берег, завывал ветер, а свет, проникающий в окна, казался серым. Я поднял руку, чтобы взглянуть на часы, но их там не было. Не оказалось их и на прикроватном столике. Во рту пересохло, кожа тоже была сухой и горячей. У меня возникло такое ощущение, будто я пил, не просыхая, два дня. И больше всего я боялся, что со временем вспомню тот кошмарный сон.

Я сел в кровати. Пропали не только мои часы. Пистолета Макканна тоже не было. Я откинулся на подушку и попытался вспомнить, что же случилось. Я выпил какой-то зеленый напиток с пузырьками, поблескивавшими, точно алмазы. И все. Больше я ничего не помнил. Будто какой-то туман застил мне воспоминания о времени, прошедшем с того момента, как я выпил ту зеленую жидкость. Туман скрывал то, что я боялся вспомнить. И мой кошмарный сон полнился этим туманом. В том сне было что-то о пистолете Макканна. Когда я осушил рюмку с зеленым напитком, пистолет еще был при мне. Воспоминание вспыхнуло во мне – после того напитка пистолет показался мне ненужным, абсурдным, и я выбросил его в угол. Я вскочил из кровати, чтобы найти его.

Моя нога задела черную овальную чашу. Черную – но не полностью. Ее покрывали багровые пятна, а на дне была какая-то вязкая дрянь.

Чаша для жертвоприношения!

Туман развеялся, и я вспомнил свой кошмарный сон. Если это вообще был сон. Вспомнил его ясно и отчетливо, во всех ужаснейших подробностях. Я оцепенел, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

Если то был не сон, моя участь незавидна. Я обречен. Пусть я и не убивал, но выступил соучастником убийства. Пусть я и не обрушивал удар булавы на грудь жертв, но ничего не сделал, чтобы спасти тех несчастных. И я подбрасывал хворост в пламя – пламя их погребального костра.