Колесо страха

– Она знает о смерти Петерса? – перебил его я.

– Не-а. Ну, я-то ей рассказывать не стал. Да вы послушайте, док. Я вам, кажись, рассказывал, что Горти… Что? Ну, та цыпочка, Дарнли, девушка Джеймса Мартина… Так вот. Слушайте, дайте договорить, док! Значит, Горти обожала дочурку Молли. Они ж по соседству живут, да. В начале прошлого месяца Горти принесла малышке расфуфыренную куклу. А у самой на руке – ожог. Горти сказала, что руку обожгла, когда чай пила в лавке, где она куклу достала. И она такая говорит… Что? Чай она пила, чай. Слушайте, док, я что, неясно выражаюсь, а? Ага, так вот. Значит, руку обожгла в той лавке, где куклу достала. Так я и сказал. А женщина в лавке ей руку чем-то намазала. Она вроде как Горти эту куклу задаром отдала, подарила, значит. Сказала, мол, Горти такая красотка. И попросила попозировать для нее. Ну да, попозировать, статую с нее лепить решила или что-то в этом роде. Ну, тут она вроде как по адресу обратилась. Горти покрасоваться не дура, да еще и женщина, говорит, эта «такая лапотусечка». Что? Ну да, так и сказала. «Лапотусечка». В смысле, по душе ей пришлась. Так-то. И вот неделю назад приходит к Молли Том – Петерс, стало быть. А Горти как раз с малявкой нянчится. Том видит эту новую куклу – а он же племяшку обожал. Ну и вроде как приревновал, что девчонка к Горти тянется. Том у Горти и спрашивает, мол, где она куклу достала. Горти говорит: «В лавке мадам Мэндилип», а также рассказывает, как туда пройти. А Том ей отвечает, что, мол, это ж кукольная девчонка, ей в пару кукольный пацан нужен. И где-то через неделю Том заваливается к сестре с новой куклой – в точности такой, как Горти принесла, только у Горти кукла-деваха была, значит, а у Тома кукла-пацан. Молли у него спрашивает, сколько он за куклу деньжат отвалил – больше, чем Горти? Она ж ему не сказала, что Горти той Мэндилип ни гроша не заплатила, только, значится, позировала. Молли говорит, Том вроде как смутился немного, но ответил, мол, не разорится. Молли его еще хотела спросить, не сказала ли ему эта Мэндилип, что он красавчик и ему бы на скульптуру позировать. Подтрунить над братцем захотела, значит. Да только тут ребятенок новую куклу увидел – ну и пошло-поехало, у нее все из головы и вылетело. Потом Том пришел в первых числах ноября. Молли вроде как у него на руке повязку увидела и ляпнула в шутку, мол, что, в кукольной лавке обжегся? Том аж обомлел и говорит: «Как догадалась?» Да-да, так и сказал. Что? Давала ли ему эта Мэндилип мазь? Мне-то откуда знать, док? Наверное ж. Молли не сказала, ну, я и не спросил. Слушайте, док, я ж вам говорил, что Молли не дура. Я вам сейчас все за пару минут вывалил, а сам с Молли часа два проболтал – о том о сем, все ходил вокруг да около, чтобы ее на нужную мне тему разговора вроде как вывести. Боюсь, как бы я палку не перегнул. Что? Да, док, не то слово. Да не, с чего мне обижаться? Чушь и есть. Вот только верно вам говорю, все я опасаюсь, как бы я палку не перегнул. Молли у нас башковитая. Рикори к ней вчера заходил, поди, тем же способом воспользовался, что и я. В общем, все куклу нахваливал, спросил у Молли, где такую взяла, сколько стоит, все такое. Помните, я ж вам говорил, что я сидел в машине, пока босс там был. А потом домой пошел, все кому-то названивал. А уж после к той карге Мэндилип поехал. Так-то. Ага, все, выходит. Это важно? Да? Ну ладно.

Он немного помолчал, но я так и не услышал щелчка в трубке.

– Вы еще там, Макканн?

– Ага, вроде того. Задумался я, – пробормотал он. – Я б хотел там с вами быть, когда босс в себя придет. Но нужно ж вроде как проверить, что там с этими двумя бабенками. Я поговорю с нашими парнями и перезвоню вам, ежели еще не шибко поздно будет. Все, бывайте, док.

Я вернулся к Брейлю, обдумывая услышанное. Чтобы упорядочить разрозненные мысли, я поделился рассказом Макканна с моим ассистентом. Он выслушал меня, не перебивая, а потом сказал:

– Гортензия Дарнли идет к мадам Мэндилип, та дает ей куклу, просит позировать. Дарнли обжигается и получает мазь. Потом умирает. Петерс идет к мадам Мэндилип, та дает ему куклу, он обжигается и, возможно, получает мазь. Он умирает точно так же, как и Гортензия. Вы видели куклу, для которой он позировал. Гарриет делает то же самое. И умирает, как Петерс и Гортезия. Что теперь?

Внезапно на меня навалилась усталость. Непросто пережить крушение собственного представления о мире: раньше все казалось мне логичным и упорядоченным, я жил во вселенной, где действовали законы причины и следствия. И вдруг все пошло прахом.

– Я не знаю, – едва разлепив губы, пробормотал я.

Встав, Брейль потрепал меня по плечу.

– Отправляйтесь спать, доктор. Медсестра позовет вас, если Рикори проснется. Мы со всем этим разберемся.

– Мы будем отважно идти вперед, какие бы преграды ни стояли на нашем пути, – в шутку сказал я.

– Да. Мы будем отважно идти вперед, какие бы преграды ни стояли на нашем пути, – без тени улыбки повторил Брейль.

Когда мой ассистент ушел, я надолго погрузился в раздумья. Чтобы отогнать от себя неприятные мысли, я решил почитать. Но мне никак не удавалось сосредоточиться на тексте, и я оставил эту затею. Как и палата, в которой лежал Рикори, мой рабочий кабинет находился в пристройке с задней стороны дома, окна выходили в сад. Я подошел к окну и выглянул во двор. И вновь меня охватило ощущение, будто я застыл перед дверью, которую необходимо отпереть, но у меня нет ключа. Отвернувшись от окна, я с изумлением обнаружил, что уже десять часов вечера. Решив не переходить в спальню, я выключил свет и прилег на диван. Почти сразу я провалился в глубокий сон.

Среди ночи я вдруг проснулся – мне почудилось, будто кто-то позвал меня. Я сел на диване, прислушиваясь. В комнате царила тишина. И внезапно я понял, что это странная, гнетущая, чуждая тишина. Густая, как кисель, она заполнила весь мой кабинет, не давая ни единому звуку извне прорваться сюда. Вскочив на ноги, я включил свет. Тишина отступила, будто вытекая из комнаты – медленно, неспешно. Затикали часы – словно с них сдернули поглощающее звук покрывало. Помотав головой, я подошел к окну и выглянул наружу, ловя прохладный ночной воздух. Перегнувшись через подоконник, я посмотрел на окно палаты Рикори, схватившись рукой за виноградную лозу. И вдруг я почувствовал, что лоза дрожит, будто по ней карабкалось какое-то мелкое животное. В палате Рикори вспыхнул свет. В кабинете за моей спиной включился сигнал тревоги – это означало, что больному срочно требуется моя помощь. Я выбежал из комнаты. Очутившись в коридоре, я увидел, что телохранителей перед палатой нет, а дверь широко распахнута. Добежав до порога комнаты, я застыл в дверном проеме. Один телохранитель ползал перед окном, сжимая в руке пистолет. Второй припал на одно колено рядом с телом на полу, дуло его оружия было направлено на меня. А за столом в палате сидела медсестра. Ее голова безвольно свисала на грудь – девушка то ли спала, то ли потеряла сознание. В постели никого не было. Рикори лежал на полу!

Охранник опустил пистолет, и я метнулся к Рикори. Гангстер лежал ничком, вытянувшись в паре футов от кровати. Я перевернул его. Лицо Рикори было бледным, но сердце билось ровно.

– Помогите мне переложить его на кровать, – сказал я телохранителю. – И заприте дверь.

Он молча повиновался.

Мужчина у окна, не сходя со своего поста, спросил:

– Босс мертв?