Не оглядываясь

– Как же я, Ганка? – зеленые глаза эльфенка наполнились слезами, стали похожи на маленькие болотца. В зелени и синеве плавали золотистые пятнышки – Ганка всегда дивилась, как это у него глаза могут быть такими разными; каждый миг – разные. Ах, как ноет ее бедное сердце – эльфенок уйдет навсегда, и волшебство уйдет навсегда. Приворожил ее, не иначе. Он и Федору когда-то так же приворожил, так, что она забыла своих и ушла с ним в лес, а ведь был совсем маленьким. Ах, эльфенок, эльфенок, что ты со мной делаешь!

– Что же я, совсем один теперь? Как же я… И сыра не будет больше.

Последнее обстоятельство явно расстроило его сильнее всего, и Ганке стало обидно.

– У тебя ж Федора есть, – сказала она ехидно, – она, хоть и мертвая, а поговорить любит.

– Федора больше не приходит, Ганка, – эльфенок качнул дубовыми листиками, после чего искоса поглядел на Ганку и большим пальцем ноги ловко подхватил с земли еще один упавший желудь, подбросил его в воздух и поймал – босой ногой же… – я ей сказал, чтобы больше не приходила.

– Это еще почему? – Ганка сняла чеботы и тоже попробовала поднять желудь босой ногой, но у нее ничего не получилось.

– Мы поругались, Ганка. Это из-за тебя… Она говорит, чтобы я с тобой не водился. Что это не дело, с тобой водиться. Чтобы я искал своих. Что я уже вырос, и мне пора искать своих.

Федора, хоть и мертвая, подумала Ганка, говорила на удивление разумно. Ганка так эльфенку и сказала.

– Я хочу с тобой, Ганка… Ты такая красивая.

– Со мной нельзя, – сердито сказала Ганка, – и ничего я не красивая. Сам говорил, чернявая и нос длинный.

Короткий нос эльфенка сморщился, и он быстро-быстро потянул им воздух, точь-в-точь отец Маркиан.

– Может, и не такая красивая, но я без тебя не могу, Ганка… Ты ведь уже совсем взрослая стала, я же чую… Вы, люди, быстро растете. Я тоже скоро вырасту. Приходи ко мне жить в землянку, Ганка. Которую Федора вырыла. Она не велела никому ее показывать, а тебе я покажу. Там тепло. Ну, почти тепло. И я постелю листья папоротника, и мы будем лежать на них. И везде насыплю цвет полыни, и пижму насыплю, чтобы нас не кусали блохи.

– Ты что, совсем дурень? – сердито спросила Ганка.

Может, дурнями лесные создания называть и нельзя, но этого уж точно можно – дурень и есть!

– Не хочу я жить в землянке и спать на папоротнике. Я хочу спать на лавке, и чтоб холстина была чистая, и одеяло шерстяное, и перина пуховая. Ты бы и правда лучше своих поискал, Листик… твои шалаши из веток плетут, и приманивают светляков, и свистом разгоняют тучи, и в шалашах у них всегда лето…

Эльфенок опустил голову и стал босой ногой чертить в пыли.

– Я искал своих, Ганка, – сказал он наконец, – только знаешь что… они от меня бегают. Только я вижу кого-то из своего народа, он раз – и все. И пропал. Думаю, от меня человеком пахнет. Потому что я рос с человеком. И ел вашу еду. Вот, сыр, например. А может, у меня есть ваша кровь, Ганка? Как ты думаешь?

– Не знаю, – шепотом сказала Ганка. – Не знаю. А только нельзя мне с тобой. Пойду я…

Она встала, взула босые ноги в чеботы и оправила юбку.

– Как же я один, Ганка? – сказал эльфенок так жалобно, что у Ганки аж сердце заныло. – Как же я теперь один?