Жак, старший, как я уже сказал, получил мельницу. Ему принцесса не нужна – где вы видели принцессу, которая согласилась бы на мельнице ишачить? У старого Пьера по соседству дочка на выданье, крепкая девка, Жаку в самый раз.
Кстати, насчет ишачить…
Он все подкатывался ко мне – живи сколько хошь, но отдай Салли. Она тебе ни к чему. Пускай вертит мельничный жернов.
Я отказался. Жак кого хочешь заездит. Я Салли помню, еще когда она маленьким таким осликом была. Ушки бархатные, хвостик кисточкой… Копытца такие, знаете, стук-постук.
Тогда, говорит, выметайся. Вместе с Салли. И скажи спасибо, что Салли все-таки ослица, а не кот. Говорящий.
То есть намекнул на то, что Жану, младшенькому, еще хуже. Но Жан, как я уже говорил, из везунчиков.
Не то что я. Я средний.
Во всем.
Думаете, легко быть средним братом?
– Если бы ты умела говорить, – я слегка хлопнул Салли по холке, – если бы ты умела говорить! Ты же не кот какой-то! Ты же умное животное! Осел, почти лошадь!
Салли равнодушно повела бархатным ушком.
Перед нами уходила вдаль пыльная горячая дорога. Мимо масличных кустов, мимо стогов сена, мимо тополей, лениво кланявшихся нам. Топ-топ-топ – выбивают в белой пыли копытца, солнце припекает. Я высматривал чучело, чтобы снять с него шляпу. Не для себя, для Салли. Чучело обойдется, а Салли жалко. Живое божье создание.
На самом деле осел – почтенное животное.
На осле Господь наш въехал в белый город Иерусалим, и валаамова ослица была поумней своего всадника. И, кстати, умела говорить.
А Салли… Эх!
Золотятся поля на солнце, пылит дорога…
Чучело стоит средь поля, рукавами машет.
Шляпа на нем соломенная, даже отсюда вижу, хорошая шляпа – как раз для моей Салли.
Свернул я с белой дороги, оставил Салли щипать сухую травку у обочины, а сам углубился в поле. Там, в поле, мелькают согнутые спины, сверкают, как молнии, серпы в руках, белые рубахи темны от пота…
– Бог в помощь, люди добрые!