Два помощника сноровисто отодвигали стенные панели, на длинных поворачивающихся турелях устанавливали надо мной приборы непонятного назначения, подкатили к голове большую арку из белой пластмассы, что-то наподобие трубы томографа, только с разрезом внизу.
— Ну что, Георгий Михайлович, в путь? — доктор, что-то включил, в голове послышался легкий шум, и я провалился в темноту.
Тьма сменилась морем света. Я стоял на помосте из грубо сколоченных бревен и напряженно, до боли в глазах, всматривался вдаль. Там, среди берёзовых колков, на изумрудной зелени травы, стояли войлочные шатры, двигалось множество людей, ржали кони, горели костры.
— Воевода Михаила! Мы сделали все, так как ты сказал: и корчажки с водой подтащили ближе и смолу. Каменья да чурки расположили рядошком. И день и ношь, наши воины сменяясь роють ход к оврагу. Поболе половины прошли. Еще бы день и мы закончим. Што татаровья затевають?
— Зри сам ратник Демид: вишь котлы поблизь подтянули, дрова им полоненные поселяне готовят, огонь, должно быть разводить станут.
— Чево эт оне, обед готовить собрались?
— Не знаю…. Даст бог спознаем ранее чем они на тын полезут! Ты вот што, Демид, приведи ко мне трудника, того што прибёг из монастыря святого Феофана.
— Счас, сделаю, приведу его пред твои очи воевода!
Жарко! Да и кольчуга давит на плечи. Тыльной стороной ладони вытер пот со лба. Словно черная шторка дернулась перед глазами и стою я уже в просторной светёлке добротно срубленного деревянного дома. Губы шепчут молитву, а глаза с верой и надеждой смотрят на лик святого сурово взирающего на меня с иконы.
— Воевода Михаила! Я привёл монастырского трудника!
Я сел на стул с высокой резной спинкой, неторопливо огладил русую бороду, в которой уже начала проблескивать первая седина:
— Как твое имя, инок?
— Светлый воевода! Я еще не был допущен к таинству святого причастия! Я всего три месяца как трудник в монастыре. Моё имя — Дионисий.
— Дионисий, расскажи все, что знаешь о набеге татарском на монастырь святого старца Феофана.
— Слушаюсь, светлый воевода! Третьего дня, сразу после молитвы и утренней трапезы я и еще три инока были назначены копать колодезь, что за конюшнями. Мне выпало спуститься под земь и киркой да лопатой сбирать песок с мелкими каменьями в бадейку. А братия крутила ворот и вытягивали ту землицу наверх. Моя кирка ударилась о камень, и я крикнул наверх, шоб они не ждали от меня бадейки. Камень-то обдолбить надобно, да и мне водицы попить захотелось. Кто-то из них пошел за водицей а другой чегой-то тоже за ним устремился. Камень оказался небольшой, так с лошадиную голову, я закатил его в бадейку и дернул верёвку. Никто не отозвался. Крикнул — никого! Тодысь я упираясь плечами и ногами в стенки колодезя, с божьей помощью выбрался наверх. Господи! Спаси и помилуй мя! Монастырь горел, всадники на низеньких лошадях, гонялись за братией и секли их кривыми саблями. Кое-кто из монахов оборонялся оглоблей, дык татаровьев было во множестве. Я тадысь, крадучись схоронился в чащобе, что за конюшнями и смотрел, как вороги убили всех монахов и ириомонаха Никодима тожь посекли саблями, упокой господи его душу! — трудник перекрестился на иконостас в углу.
Все присутствующие осенили себя крестным знамением.
— Когда от монастырских строений остались токма уголья, я утвердясь молитвой, ночью пробрался в посад, а оттуда дружинники провели меня в городец, слава господу нашему покормили и представили пред твои светлые очи воевода.
— Трудник Дионисий, сказывай как через татарские дозоры в нощи пробралси?
— Светлый воевода! Дык я как рассудил: татаровья спать тож хочут. Выстовят они дозор, да не везде, тот дозор должон по тропочкам да по лесочкам хаживать, а ночка то тёмная, да росная! Вот оно и зябко. Да кого имя бояться? Их вон, как песка в нашей речке Дресвянке. Вот они и жмутся к пастухам, что в ношное коней пасть снаряжены. А с собой собак берут, что б они кого унюхали и тот час забрехали.
— Тем более, ты как от собак схоронился?
ebooksa