– Ты что – из полиции?
Я пожимаю плечами:
– Разве я жил бы здесь, если бы работал в полиции?
Он мотает головой, убежденный не столько словами, сколько моим спокойным тоном.
– Я ничего им не выболтал, – шепчет он.
– Это хорошо.
Но он вскакивает на ноги и кричит:
– Нет, совсем не хорошо! Я молчал, потому что не знал ничего! Лучше бы знал – тогда с радостью скрыл бы от них правду, с радостью сохранил бы секреты моего брата, с радостью вынес бы побои и до конца держал язык за зубами, лишь бы его спасти. Только Хосин… только он…
И рыдания снова перехватывают ему горло. Он не в силах связно выразить то, что его мучит. Я договариваю за него:
– Только Хосин не посвятил тебя в это дело.
– Да…
– А как бы ты себя повел, если бы он тебе сказал, что собирается умереть?
– Я бы ему помешал.
– Вот поэтому он тебе и не доверился.
Мохаммед поднимает голову и растерянно смотрит на меня. Я заставил мальчишку пошевелить мозгами, и мои слова его утихомирили.
Я пользуюсь паузой, чтобы рассмотреть его призрака. Хосин Бадави вьется над плечом брата, крошечный, немой, подавленный, безразличный к нашему разговору, вид у него какой-то отрешенный, и я, в глубине души, нахожу это состояние вполне естественным, после того как он разлетелся на клочки посреди площади.
Интересно, замечает ли Момо это парящее над ним существо?
Парень уставился на меня, изучая каждую черточку моего лица и пытаясь определить цвет кожи в неверном серебристом лунном свете.
– А ты кто?
– Огюстен.