Черный дом,

– Что-то не спалось, миссис Мортон. Решил прогуляться, чтобы прочистить мозги.

– И ты всегда ходишь по росе, когда тебе хочется прочистить мозги? – спрашивает она, косясь на его джинсы, мокрые по колено и даже чуть выше. – Помогает?

– Похоже, я крепко задумался.

– Должно быть. Садись, я тебя подвезу. Если, конечно, мозги у тебя уже прочистились.

Джек не может не улыбнуться. Женщина она хорошая. Напоминает умершую мать (когда нетерпеливый сын спрашивал ее, что на обед и когда они будут есть, Лили Кавано, случалось, отвечала: «Жареные голубки с луком, пудинг из ветра под соусом из воздуха на десерт, а получишь ты все через полчаса после того как».

– Полагаю, насколько возможно, мозги у меня сегодня уже прочистились. – Он обходит спереди старую коричневую «тойоту» миссис Мортон. На пассажирском сиденье лежит пакет из плотной бумаги, откуда торчат листья салата. Джек передвигает пакет на середину, садится.

– Я не знаю, удается ли ранней птичке склюнуть червячка, – она трогает «тойоту» с места, – но ранний покупатель берет в магазине Роя лучшую зелень. Это я точно знаю. Опять же, я хотела попасть туда до бездельников.

– Бездельников, миссис Мортон?

Подозрительности в ее взгляде прибавляется, она чуть склоняет голову, правый уголок рта опускается, будто она съела что-то горькое.

– Усаживаются за прилавком для ленча и говорят о Рыбаке. Кем он может быть, откуда, шведом, поляком, ирландцем и, разумеется, что они с ним сделают, если поймают. А его давно бы поймали, не будь в начальниках полиции тупоголовый Дейл Гилбертсон. Так они говорят. Легко руководить, сидя за стойкой, с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. Так я, во всяком случае, думаю. Потому что половина из них получает пособие по безработице, но об этом они не заикаются. Мой отец, бывало, говорил: «Покажи мне человека, которому неохота заготавливать сено в июле, и я покажу тебе человека, который круглый год не ударяет пальцем о палец».

Джек устраивается на переднем сиденье, упирается коленями в бардачок и наблюдает, как дорога утекает под колеса. До поворота к его дому они доедут очень скоро. Брючины уже начали высыхать, и на душе у него удивительно легко. Компания Элвены Мортон приятна тем, что нет нужды поддерживать разговор, потому что Элвена рада сама говорить за двоих. Еще одно выражение Лили приходит на ум. Об очень разговорчивых (вроде дяди Моргана) она говаривала: «У него язык подвешен за середину, а оба конца работают».

Он улыбается, поднимает руку, чтобы скрыть улыбку от миссис Мортон. Она может спросить, что он услышал забавного. И как на это отвечать? Что, по его разумению, язык у нее подвешен за середину? Забавно и то, как его захлестывает поток мыслей и воспоминаний. Неужели только вчера он пытался позвонить матери, забыв, что она умерла? Такое ощущение, что происходило это в другой жизни. Может, тогда и была другая жизнь? Видит Бог, он уже не тот человек, который на рассвете этого самого дня перекинул ноги через край кровати с ощущением обреченности. Энергия так и бурлит в нем, впервые с того дня… с тех пор, как Дейл привез его по этой самой дороге и показал маленький, уютный дом, который принадлежал отцу Дейла.

Элвена Мортон тем временем все говорит и говорит:

– Должна признаться, я использую любой предлог, чтобы выйти из дома, когда он начинает день с Бешеного Монгола.

Бешеный Монгол, по терминологии миссис Мортон, – Висконсинская крыса. Джек понимающе кивает, не подозревая, что вскорости ему предстоит встретиться с человеком, прозвище которого – Бешеный Мадьяр. Жизнь полна совпадений.

– В Бешеного Монгола он всегда превращается рано утром, и я не раз и не два говорила ему: «Генри, если уж ты должен так кричать и говорить такие гадости и крутить эту ужасную музыку, детей, которые ее играют, нельзя подпускать к губной гармошке, а уж тем более к электрогитарам, почему это надо делать утром, если ты знаешь, что потом у тебя будет испорчен весь день?» И действительно, в четырех случаях из пяти, изобразив Бешеного Монгола, он вторую половину дня лежит в спальне с мешочком льда на лбу. В такие дни ленч он пропускает. На следующий день ужина я иногда не нахожу, я всегда оставляю его в определенном месте в холодильнике, если только он не говорит, что будет готовить сам. Но даже в этих случаях, думаю, он просто отправляет его в мусоропровод.

Джек хмыкает. Это все, что от него требуется. Ее слова проплывают над ним, и он думает о том, как положит кроссовку в пластиковый пакет с герметизирующей полоской, взяв ее каминными щипцами. Когда он привезет кроссовку с ногой в полицейский участок, начнется основная работа. Он думает, что надо посмотреть, нет ли в коробке чего-то еще, проверить оберточную бумагу. Он хочет повнимательнее приглядеться к вырезкам из пакетиков с сахаром. Может, рядом с какой-нибудь птичкой обнаружится название ресторана или кафе. Это маленькая зацепка, но…

– И он говорит: «Миссис Эм, я ничего не могу с собой поделать. Иногда просыпаюсь Крысой. И хотя потом мне за это приходится расплачиваться, в тот момент я счастлив. Абсолютно счастлив». Я тогда его спрашиваю: «Какое может быть счастье в музыке о детях, которые хотят убивать своих родителей, есть человеческие эмбрионы и заниматься сексом с животными?» В одной песне так и поется, Джек, я слышала это своими ушами. На это он мне отвечает… Тпр-ру. Приехали.

Они действительно у подъездной дорожки, ведущей к дому Генри. В четверти мили дальше виднеется крыша дома Джека. Его пикап, стоящий у крыльца, поблескивает на солнце. Самого крыльца он не видит, не видит и лежащего на досках ужасного «подарка». Крыльцо ждет не дождется, когда с него уберут эту гадость.

– Я могу довезти тебя до дома, – говорит миссис Мортон. – И чего я остановилась?