— Ценю вашу честность. Могу вас обрадовать взаимностью. Как мужчина вы мне неинтересны. Да и как директор по персоналу вы тоже так себе.
— Позвоните мне и скажите, что надумали, — с этими словами Герман протянул ей визитную карточку, на которой ничего, кроме напечатанного черным шрифтом имени и телефона не значилось. — Подумайте хорошенько. И даже если не примете мое предложение, не торопитесь выкидывать визитку. Может статься, что я окажусь единственным человеком, который будет в силах вам помочь.
— В чем?
— Переправиться через Чертов мост, — подмигнул он и поднялся.
Обратная дорога далась Алине легче. Может, дело было в том, что неожиданно ушла злость на Германа, хоть симпатии к нему так и не возникло. А может, вино хозяина ресторана придало ей храбрости. Но через мост она перешла самостоятельно. И серпантин перенесла тоже стойко. Герман высадил девушку на старой остановке, но, прежде чем уехать, предупредил:
— Алина, о нашем разговоре никто не должен знать, тем более ваши… друзья. Договорились? Также мне не хотелось бы, чтобы кто-то из поселка видел нас вместе.
— Что же вы такое натворили, Герман? — усмехнулась она. — В чем провинились перед жителями?
— Ни в чем. Я лично — ни в чем, — ответил он и отсалютовал ей на прощание.
5
Хорошо было вновь провести спокойный вечер дома. Последние дни выдались у Германа насыщенными не только событиями, но и непростыми походами. Приняв душ, переодевшись в домашнюю футболку и пижамные брюки, он расположился с ноутбуком в глубоком кресле. Рядом на журнальном столике стояла тарелка с бутербродами и открытая бутылка с ледяной минералкой. Правую ногу, пульсирующую болью, мужчина обложил холодными компрессами и с удобством пристроил на соседнем стуле. Таблетки пить не хотелось: они не столько снимали боль, сколько притупляли сознание. А терять возможность ясно мыслить ему было нельзя, особенно сейчас.
В какой уже раз он перечитывал сообщения в попытках домыслить недостающее и попытаться спрогнозировать верные ходы. Беспокойство Захара было понятно Герману. Если бы не данное обещание, собрал бы он вещи и вернулся в столицу — туда, где протекала его настоящая жизнь и где он чувствовал себя гораздо лучше.
Герман как раз заканчивал пролистывать фотографии, сделанные Викой, когда услышал шум за дверью, словно кто-то тихонько скребся. Он оторвал взгляд от монитора и прислушался. Нет, ему не показалось: в дверь снова поскреблись. Мужчина аккуратно снял ноутбук с колен, поставил его рядом с креслом на пол, затем бесшумно подошел к двери. Тот, кто стоял на лестничной площадке, затих, словно почувствовал его присутствие. Герман глянул в дверной глазок, но на площадке царила темнота: лампочку, которую он лично вкрутил три дня назад, снова вывернули. Мужчина немного подождал, вслушиваясь в напряженную тишину, почти уверенный в том, что кто-то за дверью так же, затаившись, прислушивается. В шкафчике для ключей хранился маленький фонарик. Герман тихо взял его, затем одним движением повернул ключ в замке и резко распахнул дверь. Яркий свет от фонарика ножом рассек темноту, но в узком фокусе луча никого не оказалось. Мужчина направил луч света вправо — на лестницу, а затем влево — к соседней двери, но опять никого не увидел. Однако темнота будто дышала, тем самым выдавая присутствие того, кого Герман не видел, но кто, он в этом не сомневался, прекрасно видел его самого — взъерошенного, босого, в пижамных брюках с закатанной до колена правой штаниной. Герман еще раз обвел лучом площадку, а затем вернулся в квартиру. Но не закрыл за собой дверь, а сходил за табуреткой и новой лампочкой. Его не пугали те, кто прятался во тьме, но зачем давать им преимущество, когда можно выиграть раунд таким простым способом. Когда свет от ввернутой лампочки ярко осветил площадку, Герман, словно его и правда кто-то мог видеть, развернулся к двери с победной ухмылкой. Но усмешка тут же сошла с губ, когда он увидел нарисованный чем-то черным на стене возле двери знак пик.
Машина Евгения оказалась маленькой и старой, мотор ее урчал подозрительно громко и периодически срывался на тракторное тарахтение. Но, однако же, в ней было странно уютно, в отличие от хищного и чужого, как и его хозяин, джипа Германа. Может, потому, что огромный джип совсем не подходил под невысокий рост Алины, а размеры видавшего вида «Фольксвагена Гольф» ей как раз подходили. Но все же главная причина крылась в компании. Герману Алина не доверяла. Он отчего-то ей врал, рассказывая небылицы о жителях поселка, которые потом либо не подтверждались, либо им находилось разумное объяснение. К тому же рядом с Германом она не ощущала себя в безопасности, будто ожидала от него какого-то подвоха. С Евгением же Алина чувствовала себя расслабленной и раскрепощенной.
Ей нравилось ехать с ним рядом, периодически бросать взгляды в окно на подергивающиеся сизыми сумерками пейзажи, но чаще — на профиль мужчины, слушать шутки Евгения и беззаботно смеяться. Она не задавалась вопросом, куда они едут, во сколько она вернется домой и чего ждать от этого так легко завязавшегося знакомства. Ей просто было хорошо и радостно, как после бокала шампанского. И от этой пенящейся, щекочущей в груди радости Алина чувствовала себя счастливой.
Когда они проезжали через центральную площадь города, Евгений показал ей вывеску, на которой большими буквами было написано «Матроскин».
— В этой ветеринарной клинике я и работаю.
Он припарковал машину на стоянке, и дальше они пошли по утопающему в свете неоновых вывесок городу уже пешком. Ночной ветер, насыщенный морской свежестью, заставлял ежиться от прохлады, и в какой-то момент Евгений с молчаливого согласия Алины приобнял девушку. На мгновение ей показалось, что она провалилась в прошлое — в похожий на этот ветреный вечер, когда она, влюбленная, смущенная и молчаливая, шла рядом с Сашей. Тогда она тоже замерзла, и Саша снял свою куртку, оставшись в одной белой рубашке, и накинул Алине на плечи. Обнять ее в тот вечер он так и не осмелился. А она, помнится, все беспокоилась о том, чтобы он не простыл.
— Что-то ты притихла, — тихо напомнил о себе Евгений, возвращая ее в настоящее.
— Так…
— Что-то вспомнила? — угадал он. Но Алина отрицательно качнула головой. Говорить с Евгением о своем прошлом она, несмотря на возникшую между ними симпатию, не хотела. По крайней мере сегодня.