— Да. Но пошумели и затихли. Года два уже прошло, не меньше.
— Два? — удивился Герман. Он думал, что гораздо меньше. Захар рассказал ему то, о чем умолчала Вика в своих сообщениях: что часть жителей поселка вышла на акцию протеста против раскопок, а затем их безжизненные тела нашли в той зоне, где находились фальшивые дольмены. Немногочисленное население Гористого составляют те, кто по каким-то причинам не ушел со всеми. Вика рассказывала о митингах, но происходили они меньше года назад.
— Да, где-то так, года два прошло, — повторил полицейский. — Недавно, правда, одна столичная девчонка приезжала, пыталась тут что-то разнюхать.
— А разве акции протеста происходили не во время приезда этой девушки? — уточнил Герман.
— Да, что-то такое организовали. Несколько человек вышло с транспарантами к зданию администрации. Но не столько против раскопок протестовали, сколько требовали не тревожить место, где погибли раньше люди.
Герман мысленно присвистнул. Не сходилось то, что ему было известно, с тем, что сейчас рассказал полицейский.
— Пошумели денек да перестали. Девчонка, говорят, сама пропала. Искали, но пока безрезультатно. Впрочем, тут у нас в последнее время много чего происходит, людей не хватает на все эти расследования. Жена моя даже говорит, будто нас проклял кто. Но я в эти сказки не верю.
С этими словами полицейский привстал со стула и протянул через стол Герману копию его заявления и квитанцию.
— В общем, вы еще раз посмотрите хорошенько свое удостоверение. Вдруг найдется.
Задавать вопросы больше не было смысла, и Герману ничего не оставалось, как уйти.
На обратном пути он остановился возле круглосуточного магазина с товарами на все случаи жизни и купил для Алины шампунь, зубную щетку, смену белья и теплую пижаму. А для себя — путеводитель по местным достопримечательностям и кипу газет за разные даты. Подъезжая к стоянке у маяка, он уже в какой раз подумал о том, почему жители при наличии стольких пустующих домов сдали Алине именно этот, в котором останавливались они с Викой. То ли ожидают заселения новых жильцов в другие, то ли… возвращения старых?
* * *
Город прятался за высокой стеной со смотровыми башнями, упирающимися зубцами в небо. День был праздничный, поэтому по каменному мосту муравьиной цепочкой семенили добропорядочные сеньоры в сопровождении своих супругов, детей и служанок, ковыляли нищие и бежали вприпрыжку уличные мальчишки. Людской поток вливался в ворота, распахнутые во всю ширь так, чтобы через них без помех могли пройти запряженные в повозки мулы, конные всадники и кареты, а далее разделялся на два ручейка. Кто-то предпочитал короткий путь по верхней узкой улице, а кто-то добирался понизу широкой, но длинной. Элизабет никогда не бывала раньше в этом городе, но он походил на тот, в котором она жила. Только мост был перекинут не через реку, как при въезде в ее город, а выстроен меж двух гор над пропастью, на дне которой клубился туман.
Дорога была не столько длинной, сколько утомительной. Кляча, которая тащила повозку, казалось, еле переставляла копыта, колеса скрипели на несмазанной оси, над прелым сеном витал затхлый дух. Но Элизабет радовалась выдавшейся оказии. Если бы жена шорника не пожелала посетить праздник и не уговорила на это своего супруга, Элизабет вряд ли удалось бы попасть в город. Только вот на сердце было тяжело оттого, что ей пришлось опять обмануть несчастного отца. Элизабет сказала, что желает купить лент, булавок и сладостей на рынке, который наверняка станет украшением праздника, и скрыла истинную причину этой поездки.
Какофония из музыки, людского гама и лошадиного ржания волнами выплескивалась к городским воротам и растекалась по мосту, приветствуя вновь прибывающих и заманивая их развлечениями. Раз в год, по специальному разрешению короля, проводились подобные празднества. Как-то Элизабет попала на этот праздник с отцом. Но лишь однажды, потому что пожилой Гильермо после смерти жены не любил развлечений. Элизабет было лет двенадцать, и из того путешествия она запомнила наводненную нарядной толпой площадь, танцующие пары, спектакль уличных актеров, повозки, с которых предлагали репу, лук и гороховые стручки. Помнила разносчиков сладостей, бочонки с медом и вином, выстроившиеся за крепостной стеной вдоль подъезда к церкви, разряженную в пестрые одежды торговку лентами и остроносого худосочного торговца тонким кружевом, который с гнусавым акцентом зазывал покупателей.
Но сегодня ей не нужно было на площадь, где людское многоголосье перекрывало звон колоколов. У нее имелось в запасе мало времени. Раннее солнце золотило желтовато-серый камень домов, проливало свет на сбитые ступени, круто уводящие в поднебесье, и Элизабет, дрожавшая не столько от холода, сколько от волнения, понемногу стала согреваться. Дважды она останавливалась, чтобы спросить дорогу, и дважды ей ответили, указывая направление. Известность сеньора Хоакина Круса простиралась за пределы крепостной стены, разносилась эхом по гористой местности, отголоски которого долетали до дальних городов. И все же, несмотря на это, Элизабет узнала о нем недавно от одного из каменщиков городской гильдии.
…На гербе, вышитом на плаще Диего, на пурпурном фоне зеленел виноград, чьи лозы оплетали каменную башню. Но в самом уголке герба, там, где должно было сиять над башней солнце, оказался начертан таинственный знак, похожий на пентаграмму, но с вогнутым в середку верхним лучом. Элизабет не задавалась вопросом, что мог бы этот знак означать и какое отношение он имел к роду Диего. И так бы и не спросила, если бы не разглядела этот же символ на карете таинственной незнакомки, которую недавно встретила в своем городе. Богато украшенная карета, запряженная шестеркой прекрасных лошадей, в один из дней промчалась по узкой улице и замерла на площади у ступеней к собору. Элизабет в то время шла к воскресной службе и, как прочие горожане, остановилась из любопытства. Из кареты при помощи слуги вышла знатная дама в платье с такой широкой юбкой, что едва сумела боком протиснуться в дверь, и, касаясь подолом старых ступеней, принялась неторопливо подниматься. По толпе прокатился гулкий шепот, но взгляд Элизабет был прикован к натянутой, как струна, спине дамы: в этой незнакомке она узнала ночную гостью Диего. Увидев ее вновь, уже в своем городе и так близко, Элизабет вернулась мыслями в ту ночь. И сердце, уговоренное, но неизлеченное, обожгло перцовой ревностью. Тогда Диего догнал Элизабет и успокоил ее словами о том, что дама эта — его дальняя родственница, путешествующая по стране. Но лучшим эликсиром против яда ревности стали нежные ласки и горячие поцелуи Диего. Однако дама не уехала и даже нанесла визит в город. Тогда Элизабет и увидела на карете герб — скрещенные шпаги и диковинного зверя с телом льва, но петушиной головой. А в углу, как и на гербе Диего, только большего размера, красовался таинственный символ. Элизабет до смерти захотелось узнать, что он означает. В один из дней, возвращаясь с утренней мессы, она в очередной раз заметила высеченные на камнях фундамента собора метки, на которые раньше не обращала должного внимания. Теми значками, от стрелок до пентаграмм, причудливых зигзагов, крестов и мистических символов, помечали каменщики свою работу: единичные мастера или целые артели, выступающие под узнаваемыми фамилиями. Эти метки означали не только имя каменщика и отвечали за качество его работы, но и помогали при расчете. Тот символ, который Элизабет увидела на гербе Диего и его родственницы, был похож на высеченные на камнях фундамента. Тогда Элизабет и вспомнила о немолодом Игнасио — каменщике, который нередко приходил в их аптеку то за перечной водой, то за мазью на змеином яде. Девушка дождалась удобного момента и в один из дней, когда совершала расчет с Игнасио за заказанную мазь, спросила о таинственном знаке. К ее огорчению, каменщик не смог ответить, но рассказал о старом Хоакине из соседнего города, мастере над всеми мастерами гильдии каменщиков, который знал все о всевозможных символах — кому они принадлежали и какую репутацию имели их обладатели.
Дом, в котором проживал старый Хоакин, располагался в конце тупиковой улочки, куда солнечный свет заглядывал лишь из редкой милости. Строение было темным и таким узким, что, казалось, его втиснули меж двух домов из желания залатать возникшую щербину. На мгновение девушкой овладела нерешительность: примет ли ее старик или прогонит сразу же с крепкими, как камень, ругательствами? Она едва не повернула назад, но вспомнила о том, какой сложный и долгий путь ей удалось проделать. Элизабет взялась за дверное кольцо и постучала. Ответа долго не было, и когда девушка уже отчаялась его услышать, за дверью раздались шаркающие шаги. Элизабет пришлось долго через дверь объяснять старику, кто она и чего хочет. И только когда она посулила за разговор две монеты, хозяин наконец-то ей открыл. Это был маленький сгорбленный старик с длинными, как у обезьяны, руками и вздернутым носом, которым он по-мышиному водил, словно принюхивался. Монеты он потребовал вперед и, когда девушка расплатилась, пропустил ее в дом. Из крошечной темной прихожей вверх круто шла узкая лестница, но старик не торопился приглашать гостью в свои хоромы. Он долго ее рассматривал, сверля в потемках красноватыми глазами с набрякшими веками, словно ожидая от нее покаяний. А потом наконец-то пригласил подняться.
На лестнице сильно пахло нечистотами, сыростью и чем-то протухшим. Элизабет еле сдержалась от того, чтобы не прислонить к носу платочек, подавляя приступ тошноты. Хоакин ввел ее в темную крошечную комнатушку почти без мебели, в которую свет пробивался через единственное оконце в потолке, и суетливо засеменил по помещению. Элизабет ожидала, удивляясь про себя тому, что такой известный господин прозябает в нищете. Возможно, он промотал свое состояние к старости. Или же перед нею был настоящий скряга: вон как засверкали жадностью его глаза при виде монет!
— Я лишь однажды встречал этот знак, — наконец-то нарушил молчание старик. — При строительстве церкви Святой Эулалии. Среди каменщиков, известных мне, работал один чужестранец. Имя его уже не скажу и откуда взялся — тоже. Камни он высекал сам и сам же их укладывал. Его работа толком не отличалась от работы остальных. А символ он оставил тот, о котором ты спрашиваешь. Пожалуй, следует спросить с тебя еще монету. Я много тебе рассказал.
Старик пожевал губами и требовательно протянул к Элизабет руку с распухшими суставами. Она не стала спорить и безоговорочно отдала третью монету.