Танцующая с бурей

– Они смогут охотиться на ёкаев, – Ямагата махнул рукой в задыхающееся красное небо. – Вы ведь здесь именно за этим? Чтобы поймать духа-монстра?

Акихито фыркнул.

– Морского дракона я видел последний раз сто лет назад. Последний арашитора умер во время правления сёгуна Тацуи. Великие монстры ёкай теперь стали легендами – это сказки, которые рассказывают детям на ночь, между приступами кашля. – Акихито посмотрел на Касуми через очки. – А тут собрались ловить…

Юкико вонзила свой танто в палубу и вздохнула. Все, что говорил Акихито, было правдой. Ее отец был прав: сёгун должен просто освободить их от службы, да и все. Несколько голодных волков едва ли стоят их жалованья. В Главном Охотнике больше не было необходимости.

– Ну, вы же знаете, что они говорят, – Ямагата пожал плечами в притворной беспомощности человека, извлекающего выгоду из сложившейся ситуации.

Он поправил респиратор на лице, засунул руки в оби и пошел к своей каюте.

– Лотос должен цвести.

Внезапно Юкико услышала тяжелую поступь кованой обуви. Она подняла глаза и увидела, как из-под палубы выходит гильдиец, чтобы посмотреть на воздушный шар в небе.

Бог знает, сколько их обитало в зданиях капитула, но Юкико видела в своей жизни три типа гильдийцев: три варианта одного и того же металлического инсектоида. Первый тип – лотосмены-пугала, которые шныряют по улицам Кигена и жужжат над доками, словно мухи над навозом. Второй тип – наводящие ужас чистильщики, что сжигают невинных детей на Пылающих камнях, изрекая древние догмы. И наконец, мастера-политехники. Пугала – это солдаты войска Гильдии, чистильщики – ее жрецы. А мастера-политехники – это механики, инженеры и техники, и именно они создают все машины и чудесные устройства, которые Гильдия пока еще дарит населению Шимы.

Гильдиец на судне был мастером-политехником. Его латунного цвета костюм представлял собой комбинацию защитного атмоскафандра и комплекта работающих на чи инструментов. Вся поверхность этого чуда техники была утыкана разнообразными устройствами: сверла, динамометрические ключи, резаки и дисковые пилы; в рюкзаке был складной кран малой грузоподъемности и баллоны с ацетиленом. У чистильщиков были фасеточные глаза, у лотосменов – обычные, у мастеров-политехников была одна прямоугольная пластина, светившаяся красным светом в центре пустого лица. На груди, рядом с постоянно щелкающим мехабаком, располагались в ряд несколько переключателей и циферблатов. Пока Юкико смотрела на него, гильдиец перекатывал шарики по углублениям устройства сложными, запутанными движениями: будто пальцы музыканта порхали по натянутым струнам. Большинство людей думали, что мехабаки – это некая форма счетной машины, но никто, кроме гильдийцев, не знал, для чего они на самом деле служат.

Она посмотрела на нож, воткнутый в дерево перед ней. Акихито подтолкнул Касуми, и они замерли, наблюдая, как гильдиец в звенящем медном костюме приближается к ним по покрытой лаком палубе. Он встал рядом с Юкико, уставился на перила, и в его единственном светящемся глазу отразились геометрические фигуры полей. Послышалось тихое шипение, и из рюкзака вылетела маслянистая струя дыма.

Охотники встревоженно переглянулись.

Гильдиец повернулся и посмотрел на флакон черносна в руке Касуми.

– Токсин шестого класса, – пророкотал он. – Цель?

– Вы знаете, зачем мы здесь, – пробормотала Юкико.

– Разрешение, – он протянул руку в перчатке, чтобы жестом обозначить требование.

– Конечно, господин гильдиец, – сказала Касуми, стараясь изо всех сил взглянуть на девушку из-под очков. Она достала из рюкзака несколько свитков с печатью сёгуна. Политехник осторожно взял их, просканировал кандзи, а затем, кивнув, вернул документы. Гофрированные трубки качали воздух в унисон с пустым механическим дыханием.

– Благодарю вас, гражданин, – прожужжал он.

– Вы работаете на этом корабле? – спросила Юкико.

Он повернулся, чтобы посмотреть на девушку своим странным блестящим глазом. Юкико стало интересно, как он выглядит под этим металлическим панцирем, не скучает ли по прикосновениям солнца к коже, не слышит ли по ночам крики горящих детей. Взгляд был пустым и безликим, словно смотришь в зеркало и никого там не видишь.