18+

Сентябрь уже закончился, вместе с ним ушла и хорошая погода. На Стокгольм опустился непроходящий туман, образуя густую дымку по утрам и невероятную влажность. Не знаю, смогу ли я к ней привыкнуть когда-нибудь. За семь лет так и не удалось.

Тем не менее, теперь я стала меньше внимания уделять некомфортному климату, потому что была полностью погружена в учёбу и работу. И это не могло не радовать.

— Да, пап, — улыбаясь, ответила на телефонный звонок и забежала в закрывающуюся за очередным посетителем дверь кофейни

— А у кого скоро День рождения? — радостным голосом, без приветствий заголосил отец.

— У меня, — ответила, слегка смутившись.

— И что моя умница желает получить в подарок?

— Мне ничего не нужно, пап, правда, — сказала совершенно искренне.

Я думала о подарке, понимая, что отец задаст этот вопрос, но в голову так ничего и не пришло. Разве что…

— Может быть… — замолчала, постеснявшись продолжить, и заправила за ухо прядь волос, норовящую упасть на лицо и помешать обзору.

— Ну, говори, дочь. В конце концов, единственному ребёнку раз в жизни бывает восемнадцать!

— Ты то же самое говорил и на семнадцать, — возмутилась.

— Так ведь и не соврал! — гордо констатировал отец.

Я рассмеялась.

Для меня всегда было загадкой, как папа с таким нравом и характером может работать учителем начальных классов. Я лет с тринадцати мечтала попасть хоть на одно его занятие и посмотреть, что там творится. Мне казалось, что дети на уроках играют в карты и читают анекдоты из старых выпусков российских газет. А ещё папа определённо пропагандирует русофилию и наверняка при каждом удобном случае рассказывает про Сталина. И это притом, что его ученикам, как правило, не больше девяти-десяти лет.

Но только лишь то, что папу выбрали из тысячи соискателей для работы в школе при российском посольстве в Швеции, говорит о том, что он отличный учитель и профессионал своего дела. Да и ученики и их родители всегда были довольны отцом. И я им гордилась.

Папа несколько лет не мог оправиться после смерти мамы, несмотря на то, что она долго болела, и её уход не стал для нас неожиданностью. Отец был сам не свой. Я вспоминаю эти годы с содроганием, потому что… Ну потому что я ведь тоже потеряла маму. А мне было всего восемь… Но папа слишком глубоко погрузился в собственные переживания и не замечал, что происходит со мной.

Но я не в обиде. Я могу это понять, учитывая, какая любовь у них была.

А потом всё резко изменилось.

Помню, папа тогда пришёл со школы, крепко обнял меня и прошептал:

— Прости, дочка. Я обещаю, теперь всё будет по-другому.