Похититель детей

Ульфгер перекатился на спину, поднялся на колени и пополз к ладье, отбрасывая с дороги кости. Дотянувшись до борта, он уцепился за край доски, встал на ноги и пристально взглянул в лицо Рогатого.

Ответом ему был яростный оскал, застывший на мертвом лице. Рогатый лежал в ладье, укрытый мохнатой лосиной шкурой. Казалось, его иссохшие губы кривятся в горькой, язвительной усмешке. Шею Рогатого обвивали спутанные ожерелья из клыков и бронзовых колец. Огромные костлявые руки были сомкнуты на сломанном клинке Калибурна, лежавшем поперек груди. Лицо было скрыто под лицевой пластиной Рогатого Шлема; изнутри, сквозь косые прорези, смотрели наружу пустые глазницы. Черные зияющие дыры сверлили Ульфгера невидящим взглядом, и в этом взгляде не было ничего, кроме осуждения.

– Ты слышишь? Разве я не доказал, что достоин? Только я… один я еще стою на страже Древа!

Темные глазницы ответили безмолвной насмешкой.

Взгляд Ульфгера упал на меч, и губы его скривились в вымученной усмешке.

– Я достоин, отец, – прошептал он и медленно потянулся к мечу.

Рука неуверенно повисла в воздухе над эфесом. Ульфгер с опаской взглянул на ряды крохотных острых шипов вдоль рукояти – шипов, что вопьются в ладонь и, если он окажется недостойным, пустят в кровь яд, который выжжет его изнутри.

Пальцы задрожали.

– Я… достоин, – прошипел Ульфгер сквозь стиснутые зубы, пытаясь заставить себя сомкнуть пальцы на рукояти и поднять меч.

Дрожь охватила руку до самого плеча, из глаз хлынули слезы, с губ Ульфгера сорвался отчаянный вой. Отдернув руку, он прижал ладонь к груди, будто младенца, и опустился на каменный пол.

– Почему ты не взял меня с собой, отец?

И тут он услышал смех. Смех зазвучал со всех сторон, гулкое эхо загремело под куполом зала. Все – и отец, и мертвые короли – все они смеялись над Ульфгером. Ульфгер зажал уши, но от этого смех сделался еще громче, как будто звучал в его собственной голове.

Сдавленно вскрикнув, он нетвердым шагом, то и дело падая на четвереньки, доковылял до огромного окна, вскарабкался на подоконник и едва не вывалился наружу, в последний миг ухватившись за края оконного проема. «А может, так будет лучше? – подумал он, глядя вниз с головокружительной высоты. – Как прекрасно было бы покончить с этими муками раз и навсегда…» Он уже был готов броситься вниз, но тут увидел такое, отчего смех в голове разом стих и кровь закипела в груди. Там, далеко внизу, гордо, будто все вокруг принадлежит ему, шествовал через двор он – вор и похититель детей во главе своей банды изменников и сопливых щенков.

Колени Ульфгера подогнулись, и он тяжело рухнул на подоконник. Значит, они увидели Владычицу! «Нет, – подумал он, – не просто увидели». Каким-то образом они сумели разбудить ее – раненой девчонке стало значительно лучше, этого невозможно было отрицать. Ведь он сам видел, что девчонка была при смерти, и спасти ее могла только Владычица. Мало того, они уносили с собой мешки и корзины с фруктами!

– Горите в вечном пламени, воры, – прошипел он. – Вы запятнали собою Гавань, осквернили самое сердце Авалона. И она, Модрон, помогла вам! Предала самого Аваллаха!

Грохоча сапогами, Ульфгер подошел к ладье и злобно взглянул в лицо отца – в его темные глазницы, в яростный оскал, застывший на мертвом лице. Предсмертная ярость отца отразилась на его лице, точно в зеркале.

– И ты! Ты тоже потворствовал этому недомерку! Призвал его выйти на битву, встать рядом с тобой, а мне отказал. Мне, своему родному сыну! Как вышло, что он достоин, а я – нет? Как? Отвечай, негодяй! Отвечай! Отвечай!!!

Зарычав, Ульфгер схватил меч и вырвал его из рук Рогатого. Острые шипы впились в кожу, ладонь обдало жаром.

– Давай!!! – закричал Ульфгер. – Давай, сожги меня! Сожги, если посмеешь! Я все равно выполню свой долг и отомщу за Аваллаха! Ничто не остановит меня! Ничто!!!

Жар растекся по телу, но не разгорелся огнем. Сломанный клинок засветился в руке, жар переполнил грудь, достиг сердца и хлынул по венам. Мускулы налились небывалой силой.