Пикник на обочине

— Господи, — сказала Гута. — Да он мне проходу не давал. Я только одного боялась — как бы Рэд не узнал.

Бесшумно вошла Мартышка — возникла в дверях, посмотрела на кастрюли, на Ричарда, потом подошла к матери и прислонилась к ней, отвернув лицо.

— Ну что, Мартышка? — сказал бодро Ричард. — Хочешь шоколадку?

Он полез в жилетный карман, вытащил шоколадный автомобильчик в прозрачном пакетике и протянул девочке. Она не пошевелилась. Гута взяла у Нунана шоколадку и положила на стол. У нее вдруг побелели губы.

— Да, Гута, — бодро сказал Нунан. — А я, знаете ли, переезжать собрался. Надоело мне в гостинице. Во-первых, от института все-таки далеко…

— Она уже почти ничего не понимает, — тихо сказала Гута, и он оборвал себя, взял в обе руки стакан и принялся бессмысленно вертеть его в пальцах. — Вы вот не спрашиваете, как мы живем, — продолжала она, — и правильно делаете. Только ведь вы наш старый друг, Дик, нам от вас скрывать нечего. Да и не скроешь…

— У врача были? — спросил Нунан, не поднимая глаз.

— Да. Ничего они не могут сказать. А один сказал… — Она за молчала.

Он тоже молчал. Не о чем тут было говорить, и не хотелось об этом думать, но его вдруг ударила жуткая мысль: это вторжение. Не пикник на обочине, не призыв к контакту — вторжение. Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию. Ему стало зябко, но тут он вспомнил, что читал о чем-то подобном, какой-то покетбук в яркой глянцевитой обложке, и от этого воспоминания ему полегчало. Придумать можно все что угодно. На самом деле никогда не бывает так, как придумывается.

— Он сказал, что она уже не человек, — проговорила Гута.

— Вздор, — глухо проговорил Ричард. — Обратитесь к настоящему специалисту. Обратитесь к Джеймсу Каттерфилду… Хотите, я с ним поговорю? Устрою вам прием…

— Это к Мяснику? — Она нервно засмеялась. — Не надо, Дик. Это он и сказал. Видно, судьба.

Когда Нунан снова осмелился поднять на нее глаза, Мартышки уже не было, а Гута сидела неподвижно, рот у нее был приоткрыт, глаза пустые, и на сигарете в ее пальцах нарос длинный кривой столбик серого пепла. Тогда он толкнул к ней по столу стакан и проговорил:

— Сделайте-ка мне еще одну порцию, детка… и себе сделайте. И выпьем.

Она уронила пепел, поискала глазами, куда бросить окурок, и бросила в раковину.

— За что? — сказала она. — Вот я чего не понимаю. Что мы такое сделали? Мы же не самые плохие все-таки в этом городе…

Нунан подумал, что она сейчас заплачет, но она не заплакала — открыла холодильник, достала водку и сок и сняла с полки второй стакан.

— Вы все-таки не отчаивайтесь, — сказал Нунан. Нет на свете ничего такого, что нельзя исправить. И вы мне поверьте, Гута, у меня очень большие связи. Все, что смогу, я сделаю.

Сейчас он сам верил в то, что говорил, и уже перебирал в уме имена, связи и города, и ему уже казалось, что о подобных случаях он что-то слышал, и вроде бы все кончалось благополучно, надо только вспомнить, где это было и кто лечил, но тут он вспомнил, зачем он сюда пришел, и вспомнил господина Лемхена, и вспомнил, для чего он подружился с Гутой, и ему больше не захотелось думать ни о чем, и он отогнал от себя все связные мысли, сел поудобнее, расслабился и стал ждать, пока ему поднесут выпивку. И в это время в прихожей послышались шаркающие шаги, постукивание палочки, и отвратительный, особенно сейчас, голос Стервятника Барбриджа проговорил:

— Э, Рыжий! А к твоей бабе, видать, кто-то заглянул, я б на твоем месте это дело так бы не оставил…