Они выпили. Виски обжег Стасу горло, пролился горячей струей в пищевод, на глазах выступили слезы. Он никогда не разбирался в крепких напитках и не мог понять, чем, допустим, виски лучше коньяка или наоборот. Тем не менее это не мешало ему уже много лет регулярно заливать в себя сорокаградусный алкоголь в компаниях и в одиночестве, и у него были все основания полагать, что любые разговоры, размышления и беседы о вкусах, послевкусиях, мягкости и букетах есть всего лишь осознанное или неосознанное притворство. Еще один ритуал из тех, с помощью которых самцы демонстрируют превосходство друг над другом, вроде марки машины или длины ног спутницы.
Вот и сейчас Матвей шумно выдохнул, поставил свой стакан на стол и сказал:
– Неплохой вискарь, а? Односолодовый, потому и идет так хорошо.
Илья кивнул со знанием дела, Артем поднял бровь в знак солидарности. Один из новоприбывших, высокий тощий парень по прозвищу Барабан, студент лингвистического вуза, принялся рассказывать о том, как прошлым летом ездил в Шотландию работать сборщиком клубники и как все свое свободное время там проводил на вискокурнях. Остальные внимательно слушали.
Вот вам и весь Олег, подумал Стас, вот и вся любовь, вот и вся память. Отметились, поставили галочку в графе «Упомянуть» и успокоились, выкинули из головы, теперь можно о по-настоящему важных вещах побеседовать. Он вновь вспомнил пустое, абсурдно чужое лицо друга, лежащего в гробу, вспомнил зеленые разводы под восковой кожей шеи, и понял, что выпитая стопка вот-вот выплеснется обратно. Он вышел в туалет. Здесь была открыта форточка, холодный влажный воздух немного успокоил его. Стас хлебнул холодной воды из-под крана, посмотрел на себя в зеркало и невесело подмигнул отражению. Оно, как и следовало ожидать, подмигнуло в ответ.
Менялись бутылки, тосты, темы бесед, минуты лепились друг к другу нескончаемой цепью, порция за порцией лилось внутрь спиртное, смягчая острые углы душ. Сцена «Нижнего Мира» давно опустела, большая часть молодых литераторов разбрелась по домам – таращиться в телевизор или компьютер, трахаться, спать. Некоторые, знавшие Громова, присоединились к импровизированным поминкам. Читали его стихи – у Нади был с собой тот самый, единственный изданный сборник, тоненькая брошюрка в дешевом переплете, выпущенная полгода назад тиражом в несколько сотен экземпляров.
Сама Надя почему-то оказалась рядом со Стасом, и тепло ее плеча заставляло его размышлять о том, как она будет выглядеть без одежды. Он пытался затушить эти мысли алкоголем, но тот помогал слабо. Стихи Олега – яростные, отчаянные, всегда прежде выбивавшие из колеи – сейчас казались просто набором удачно срифмованных слов по сравнению с красотой ее профиля. Она улыбнулась ему, и Стас понял, что нужно немедленно заставить Надю уйти.
– Послушай, – сказал он ей, понизив голос. – Хотел тебя спросить…
– Спрашивай.
– Олег покончил жизнь самоубийством, верно?
Она посмотрела на него спокойно и мягко, только в глубине ее карих глаз скрывалась тайна. В глубине ее карих глаз плескалась кровь.
– Да.
На автомате он выдал заготовленную реплику:
– Извини, я не хотел сейчас об этом.
– Все нормально. Олег, он… Ты не интересуешься психиатрией?
– Нет. Почему вдруг?
– Ну, не знаю. Это так странно. Я хочу сказать, знать, что у людей в душе, в сознании творится. Самое необычное и непознанное во вселенной. Согласен?
– Наверно.
На самом деле Стас интересовался психиатрией и боялся ее. В раннем детстве, находясь в гостях у дедушки, он стал невольным свидетелем того, как «поехала крыша» у соседки, жившей напротив. Звали ее тетя Вера, она была дородной, добродушной женщиной, никогда не жалевшей для всех окрестных мальчишек сладостей и мелочи. Ее муж, дядя Витя, тощий и загорелый, как головешка, тоже проводил с пацанвой немало времени, помогая строить шалаши и землянки, ремонтируя велосипеды. Как-то поздним вечером Стас с дедом возвращались домой из леса и увидели, что дядя Витя сидит, сгорбившись, у своей калитки. Подойдя ближе, они поняли, что мужчина плачет. Он закрыл лицо ладонями и рыдал, как обиженный мальчишка, беззвучно и глухо. Стасу стало страшно – он никогда в жизни не видел, чтобы взрослые так плакали, и причиной для подобного вряд ли могла служить какая-то обыденная неприятность.
Дедушка присел рядом с дядей Витей, спросил ласково: