Но по завершении распутицы с запада пришли регулярные рекрутские части, закаленные в бесчисленных противостояниях с соседями, умевшие воевать в чужих землях против чужих богов. Командовали ими военачальники, сокрушавшие лучших полководцев мира. Однако безбожников одолеть оказалось непросто – им, куда лучше знавшим местность, удалось даже одержать несколько небольших побед, прежде чем в середине лета удача окончательно переметнулась на сторону правительственных войск. Под лязг стали, под грохот пищалей и пушек, под ржание коней и вопли умирающих Безбожное царство захлебнулось в крови. Новой осенью, всего год спустя, его раздавили о стену Клятого хребта.
Некоторые из бунтовщиков, не желавшие покоряться, в отчаянии решившиеся уйти козьими тропами, сгинули навеки – из Клятых гор не возвращаются. Тех, кто сдался или был захвачен в плен, ждала другая участь. Император, ставленник Бога на земле, в бесконечной доброте своей помиловал простых участников восстания. Их секли кнутом, а после отправляли с вырванными ноздрями в северные каменоломни сроком на полтора десятка лет. Баб и детишек ссылали в дальние селения. Уцелевших же вожаков допрашивали и судили в столице, возили по ее улицам в клетках, будто диковинных заморских зверей, унижали и истязали на потеху толпе.
Спустя месяц на крыльце императорского дворца на Старой площади состоялась грандиозная казнь. Дюжину человек, включая того, кто назвался первым Безбожным Царем и чье имя теперь было запрещено и позабыто по всей стране благодаря неустанным молитвам имперских монахов, четвертовали. Одного за другим их выволакивали на помост посреди огромного каменного крыльца, отрубали руки и ноги, и только затем, дав хорошенько помучиться, отсекали голову. Еще троих, чье участие в командовании восстанием осталось недоказанным, помиловали, в последний момент заменив смерть пожизненной каторгой.
Всадника, гнавшего коня по берегу Старшего Ягака, звали Наумом Жилой, и он был одним из тех троих.
Солнце скрылось за желтыми кронами орешника на дальнем берегу реки. Пахнуло дымом, впереди мелькнул огонек, а вскоре из сгустившихся теней выступили очертания умета: частокол на просевшем валу, двускатная крыша над ним, крытая свежей соломой, высокие ворота, на которых и мерцал фонарь, зажженный специально для припозднившихся путников. Забрехала, учуяв чужака, собака.
Минуту спустя Наум уже въезжал в просторный, заставленный остовами телег двор. Рыжий мальчишка лет двенадцати, впустивший его, не говоря ни слова, взял лошадь под уздцы и, едва всадник спрыгнул, повел измученного скакуна в стойло, где под навесом из еловых ветвей уже ждало ароматное сено и блестела в ведре вода.
– Надо же. Никак сам Жила пожаловал, – раздался сбоку резкий, скрипучий голос. – Давненько не видались.
Наум повернулся, криво усмехаясь. Владелец умета, грузный, плечистый здоровяк с бородой столь же рыжей, как волосы его сына, и наголо бритой головой, стоял на крыльце большого, сложенного из вековых бревен дома, держа в руке горящую лучину.
– Давненько, – согласился Наум. – Некогда было.
– Дело ясное, – сказал уметчик, которого много лет назад звали Фомой Ондреевым, а теперь наверняка как-то иначе. – У каждого свои заботы. Ну, заходи, обогрейся. О коняге не думай, Фролка займется.
Гость последовал за хозяином внутрь, стягивая через голову берендейку. Едва дверь за ними захлопнулась, спросил шепотом:
– Все собрались?
– Нет пока, – сказал уметчик. – Кое-кого недосчитываемся.
– Вот ведь сучьи дети! Может, встретить? Вон темень какая.
– Ничего, доберутся. Самые важные уже здесь.
Они вошли в горницу, грязную и темную, но полную душного тепла. В печке потрескивали березовые поленья, отсветы пламени прыгали по комнате, играя в салочки с чернотой теней. За столом сидел человек с длинной седой бородой, которого Наум узнал мгновенно, несмотря на полумрак и усталость.
– Горь! – не смог он сдержать радости. – Чортов лис! И здесь раньше меня успел!
Старый казак, ощерив кривые зубы, поднялся ему навстречу. Они обнялись.
– В тебе ни на соломину не сомневался, – сказал Горь, чье лицо носило те же отметины, что и у Наума. – Как на духу, вот только-только говорил Фоме, мол, Жилу ждем обязательно, Жила не подведет. И нате вам – приехал! Надо было биться об заклад.
– Небось на чарку вина? – проскрипел с довольной усмешкой уметчик. – Да ежели б ты ошибся, как отдавать стал?
ebooksa