–
Несколько мгновений я не могла даже сфокусировать на них взгляд, но затем сосчитала – от одного до десяти. После этого я принялась считать нитки в одеяле, и когда уже выключалась (и меня накрывала паника), в дверь постучала бабушка.
Джейк отступил за занавески.
– В чем дело? – спросила бабушка, наклоняясь ко мне. Кожа у меня была липкой, руки дрожали.
– Я так голодна, – проговорила я. – Вчера я попила, но… – закончить я не смогла, потому что в горле было слишком сухо, и только покачала головой.
Бабушка, сдвинув брови, посмотрела на меня. А потом сказала:
– Посмотрим, чем я могу помочь, – и вручила мне книгу, сказав: – Пересчитай в ней слова. – А потом вышла, закрыв за собой дверь.
Ко времени, когда я была на третьей главе, в руках у меня оказалась кружка. Кровь была горячей и густой, и допив, я постаралась вылизать то, что оставалось на стенках.
Бабушка выглядела уставшей, но улыбнулась мне.
– Мы что-нибудь придумаем, – заверила она. – Что-нибудь придумаем.
Кивнув, я поцеловала ее в щеку. (Она пахла солью, лосьоном и тальком.)
Когда она ушла, Джейк вышел из-за занавесок.
– Спасибо, – поблагодарила я. – За то, что ты сделал.
Он пожал плечами.
–
Сказав это, он стал таять, будто выгорающая пленка.
– Не уходи, – попросила я.
Он замер. Теперь я могла видеть, когда он задерживает дыхание. Могла видеть, как он кивает, и как его темные волосы при этом спадают на лицо.
Даже если бы он не говорил мне этого, я бы и так поняла, что он покончил с собой от отчаяния. Его глазницы представляли собой две черные дыры, будто его заживо поглотила печаль. Я подумала, появятся ли у него еще когда-нибудь настоящие глаза, или этот след скорби неизгладим.
(Я подумала: испытывал ли он такую жалость к кому-нибудь еще, наблюдал ли еще чьи-то последние мгновения жизни? Мэдисон и остальные были никчемны, но все равно чувствовалась боль, – боль при мысли, что их больше нет, и осталась только я одна. Значит, существовали такие уровни одиночества, которых даже я не знала.)