— Сам ты… — выплюнул он сквозь зубы и встал, чтобы уйти.
Но место его уже заняли, и другого более-менее свободного пятачка в переполненной камере не наблюдалось — разве что вблизи параши. Тогда он снова сел, но сел теперь так, чтобы быть к Игорьку спиной; руки он скрестил на коленях.
Зашевелился Митрохин. Игорек склонился над ним, и вдруг Митрохин открыл глаза. С трудом, но узнал Бабаева:
— Игорек… ты… здесь… тоже здесь… — Было видно, как больно ему говорить; запекшиеся губы его едва шевелились; голос был тихим, срывающимся.
— Да, я здесь, Сева, — ответил Игорек, пытаясь улыбнуться.
— Игорек… я видел… ты там…
Бабаев заметил, что Иосия, чуть повернув голову, внимательно прислушивается. Но на это Игорьку было наплевать: главное — Митрохин заговорил. Он жив и, может быть, выживет.
— Вода… пить… есть вода…
— Сейчас, сейчас- Игорек засуетился. — Эй, вы, там! — крикнул он, обращаясь к тем из заключенных, кто сидел у небольшой бадьи с теплой солоноватой водой. — Передайте воды!..
— Ему нельзя давать пить, — заметил Иосия. — В таком состоянии вода для него — яд. У меня отец — хирург, я знаю…
— Я сказал тебе, — недружелюбно оборвал паренька Бабаев. — Заткнись!
— Ну заткнусь, — агрессивно отвечал Иосия, — а толку-то? Он же твой друг — пусть подыхает?!
Игорек смерил Иосию презрительным взглядом. Но когда прибыла передаваемая из рук в руки плошка с водой, поить Митрохина, несмотря на его мольбу, он поостерегся, а только смочил лицо старлея мокрой тряпочкой, лоскутом от рукава собственной сорочки.
— Подожди, подожди, — приговаривал Бабаев, — пить тебе нельзя. — Он смочил Митрохину и губы, заметив при этом, что Иосия продолжает наблюдать за ним и снова улыбается.
Вспышка внезапной нетерпимости к этому парнишке у Игорька погасла, но он никак не ответил на улыбку.
— Игорек… — зашептал Митрохин; глаза его блестели, выдавая сильный внутренний жар. — Игорек… ты помнишь… ты был там, да?… Он жив?… Скажи мне, он жив?…
— Кто?
— Товарищ Сталин…
— Он жив, — солгал Игорек и отметил, что Иосия одобрительно качнул головой, поддерживая эту праведную ложь.
— Значит, все хорошо… все хорошо, курсант… вольно… можно оправиться… — Митрохина затрясло; горячими пальцами он схватил Игорька за руку. — Как холодно… как здесь холодно… А я-то подумал было: кончено все… кончился Корпус… Все на волоске висело… на волоске, Игорек… ты… представить не можешь… Нас перебросили… в последний момент… Уже рушилось все… У нас был приказ… остановить коррекцию… Ошибка… сбой в «Эталоне»… или диверсия… Врага… они, знаешь… Люба… Люба… Я не вижу тебя, родная… Где ты, Люба?… — Глаза его закатились; он снова бредил.