Я мотала, мотала и мотала, но потом глаза закрылись и … я проснулась от пощечины. Женщина, что досматривала за ткачихами, была в гневе. Отвесив мне еще раз пощечину под хихиканье моих соседок она ткнула мне в руки челнок и отошла, изредка посматривая на меня и проверяя, что и как я делаю.
Кормили нас два раза в сутки. Под руководством краты Саны мы шли на кухню, где каждая получала миску мерзкой похлебки и ломтю серого безвкусного хлеба. Ткачихам давали еще и кусок сыра или масла, в зависимости от настроения повара. Нам такой роскоши не полагалось. Второй раз кормили перед сном. Перерывов в работе не делали.
Мои соседки, девушки 15–17 лет, с удовольствием сплетничали между собой, когда не слышала крата Сана. И с таким же удовольствием ябедничали друг на друга. Редкий день обходился без оплеух хоть у одной из нас.
Спали мы здесь же, в мастерской, на мешках с соломой. Топили не плохо, но к утру помещение всегда выстывало и я сильно мерзла. Пока не догадалась распороть тюфяк и ложится внутрь. Было очень жестко, но солома все же держала тепло. Кроме того, я начала подбирать с пола обрывки ниток — подметала я после работы ежедневно. Их было довольно много и к концу зимы у меня вместо соломы в деревянных башмаках было что-то вроде валяных из шерстяных ниток чуней. Солома слишком стирала ноги, я боялась воспаления ран. Но чуни приходилось забирать на ночь в спальник — могли украсть. У ткачих спальня была отдельная, но там я никогда не бывала. Первое время уставали глаза и сильно слезились к вечеру. Потом я научилась мотать с закрытыми и открывала их только когда меняла челнок.
Некоторые слова я уже знала, но никогда не говорила вслух. Пусть считают дурой — так проще, меньше вопросов.
К весне я всё же ослабела.
И я до сих пор не представляла, как я выгляжу.
Глава 8
Весна началась, я это чувствовала и начинала тосковать. Скверная еда, постоянные разговоры и люди вокруг, отвратительный сон — я так и не привыкла к своей жесткой подстилке… все это выпивало мои силы. Я с трудом просыпалась по утрам, мышцы болели, но не взирая на отвращение к окружающим и безразличие к жизни умирать я еще была не готова. Возможно, это хотело жить мое молодое тело. Ни чем иным я не могу объяснить свой поступок.
Вечером мы, как обычно, под надзором краты Саны спустились на кухню. Для кормежки таких групп, как наша, стоял длинный стол в самом конце кухни. Здесь готовили не для господ, а для рабов и обслуги. Мы уже почти доели жидкое, но горячее хлёбово, когда у печей, где ставили хлеба, раздался крик. Крат Тотом, хозяин этого уголка, кричал на рабыню, занимавшуюся тестом. На крик подошел крат Партон, один из главных рабочих поваров. По статусу крат Партон был значительно выше крата Тотома.
Самый главный повар ходил в дорогой одежде и рук работой не марал. Но часто заходил на кухню, зорко наблюдал за всеми работами. С ним согласовывали меню для господ и старших слуг.
Из криков я поняла, что скисла большая кадушка теста. И крат Тотом обвинял в этом рабыню. Как на грех, тесто было не серое, для кормления рабов, а получше, сдобренное мёдом и травами, для старших слуг.
Я знала уже много слов, они запоминались случайно. Очевидно, скучающий мозг искал себе нагрузку. Но говорить я почти не умела. Когда нас выводили с кухни, я немного отстала и подошла к скандалящей группе. Крата Тотома я избегала, да и вообще не видела особой разницы между низким начальством. Все казались одинаковыми. Поэтому я подошла к крату Партону, такой риск мне показался меньше, и тыкая рукой на щелочной раствор, который использовали для мытья посуды и полов, для стирки и уборки, сказала:
— Это… Это немного лить, быстро… — тут я запнулась, я не знала слов «мешать», «перемешивать», поэтому просто показала руками, как размешивают ложкой в миске.
Крат Партон вскинул бровь и что-то быстро произнес.
— Я не понимаю — потом подумала и сказала на местном — Я не знать!
Он повторил медленно:
— Зачем это лить туда?
— Будет… — как сказать «пышный хлеб»? — будет вкусно!
ebooksa