Все цветы Парижа

Папа озабоченно вскинул голову.

– Восьмилетнему ребенку не стоит играть в парке в такие времена. Ей…

– Все нормально, папа, – перебила я, пока он не сказал что-нибудь такое, что могло напугать дочку. Конечно, я разделяла его опасения за наш оккупированный город, но в то же время остро чувствовала, что Кози должна быть ребенком, жить открыто и беззаботно, насколько это возможно, даже если мир вокруг нас начнет рушиться на наших глазах. Несмотря на папины тревоги, я изо всех сил старалась оградить ее от страха. Ее жизнь спасла мою собственную и придала моему существованию новый смысл. Взамен я старалась раскрасить ее жизнь в цвета радости и счастья. Я устраняла тревоги, направляла свет туда, где сгущался мрак.

В парке с ней все будет нормально. Он сразу за углом. И какими бы жестокими ни были эсэсовцы, мы пока не слышали ни одной истории о том, что немецкий военный причинил зло французскому ребенку. В мире все-таки еще сохранилась порядочность, и пока она была, я буду верить в нее.

– Ступай, доченька, – сказала я, игнорируя папу. – Но к шести возвращайся. Будем обедать.

Кози поцеловала меня, выскочила из лавки, побежала вприпрыжку через улицу и скрылась за углом.

Папа недовольно что-то пробормотал.

– Что? – спросила я, прижимая руки к груди. – Ты не согласен с тем, как я воспитываю ее? Так и скажи.

Он долго молчал. Потом посмотрел на меня, и я увидела в его глазах нежность, а не возмущение.

– Просто я очень люблю ее, и тебя. Я не смогу… – Он замолк, справляясь со своими эмоциями. – Я не смогу… жить, если с вами что-нибудь случится.

Я подошла к папе, положила руки ему на плечи и поцеловала в обе щеки.

– Ох, папа, я знаю, что ты беспокоишься. Но ничего с нами не случится. Все будет нормально. Мы будем с тобой всегда.

– Ты такая же, как она, – улыбнулся он.

Я знала, что он имел в виду маму, и для меня это был лучший комплимент.

– Ты смотришь на все так же, как она. Всегда сквозь розовые очки.

– Так приятнее, – усмехнулась я.

Услыхав звяканье дверных колокольчиков, предупреждающих нас о посетителе, мы обернулись. В лавку вошел незнакомый немецкий офицер, к тому же высокого ранга, судя по его нашивкам.

Ростом он был выше тех, которые обычно заглядывали к нам, под два метра, и необычайно широк в плечах. У него были темные волосы и квадратная челюсть. Глаза холодные, как сталь, а от фигуры падала грозная тень на пол нашей лавки. Я встретила его жизнерадостным bon après-midi точно так же, как всех наших клиентов. Это был мой личный бунт – я не заискивала перед немцами и относилась к ним с безразличием.

Он что-то буркнул мне, и я не торопилась с ответом.

– Чем я могу вам помочь? – спросила я наконец.