Он словно обижается. Пыхтит, снова привстает на локтях, даже пытается сесть. Она мотает головой, но он не слушается и только упрямо подтаскивает себя к спинке кресла. Если то было кресло Бена, он наверняка расстроится – мебель загублена, никакая волшебная чистка ему не поможет. Как и паркету.
Спустя десять минут – для Клеменс они растягиваются на целый час – Теодор оказывается забинтованным, точно мумия.
– Тяжело дышать, – жалуется он, все еще наполовину пребывая в бреду. Пока она с ним возилась, он бормотал о кострах, ведьмах, погребах, в которых пахнет алкоголем, и базарных площадях.
– Зато кровь больше не хлещет из тебя, как из крана водица! – сердито шикает Клеменс. Она все еще уверена, что им стоит позвонить врачам и силком отвезти этого безумца в больницу, но что-то заставляет ее оставаться на месте и слушать его бредни о бессмертии.
– Хорошо хоть шину накладывать не стала, – приговаривает он. – Бен вот всегда порывается…
– У тебя перелом ребер, ты вообще в курсе?
– В конце восемнадцатого века мне переломал их один ирландец. Кости срослись неправильно. Злой, жестокий был человек.
У Клеменс голова идет кругом.
Он удивленно замолкает со склоненной набок головой и смотрит на нее, словно пытается прочесть мысли.
– Ты мне не веришь.
Каким образом он сегодня угадывает все, что она хочет сказать? Клеменс подозрительно щурится и качает головой.
– Рассказать, что со мной случилось?
Она все еще хмурится. Вокруг царят сплошной мрак и хаос. Перепачканные в крови бинты, рубашка, плед и инструменты Бена валяются на окровавленном полу, и сама Клеменс чувствует себя разбитой вдребезги.
Но молча кивает, потому что противиться прямому взгляду такого непохожего на себя Теодора она не способна.
– Я дал обещание женщине, которую сожгли на костре за ведьмины наговоры. Я дал ей слово и обрек себя на долгое-долгое существование.
Из беспамятства Серласа грубо вытаскивают прямо за глотку. Он еле открывает глаза и видит темное пятно, от которого несет гарью и паленой плотью.
Нет. Это воздух пропах гарью, в нос забивается зола, а дым до слез застилает глаза. Серлас надсадно кашляет.
– Уходи отсюда, иноземец, – басит над ним грубый голос Финниана. Он гремит в ушах, в самой голове, во всем, кажется, теле.
Нечем дышать.
– Ну! – повторяет кузнец. – Поднимайся на ноги, проваливай из города!