Не покидающее меня дурное предчувствие подвигло записать соображения о наиболее интересном и захватывающем случае, встретившемся мне за всю многолетнюю практику. Я вообще — то не склонен предавать гласности сведения, касающиеся моих пациентов, но в данном случае меня принуждают к этому особые обстоятельства, сопровождающие работу с Эмосом Пайпером и поначалу представлявшиеся мне совершенно посторонними; в действительности, однако, весьма существенные и куда более важные, чем я считал, впервые с ними познакомившись. Есть силы разума, скрытые тьмой; есть силы тьмы, находящиеся по ту сторону разума, — и это не только ведьмы или колдуны, не только привидения, гоблины или прочее наследие примитивных верований, но силы куда более ужасные и могущественные, находящиеся за пределами человеческого понимания.
Имя Эмоса Пайпера может быть известно тем, кто помнит его статьи по антропологии, опубликованные лет десять или более тому назад. Я встретился с ним в 1933 году, когда его привела в мой кабинет его сестра Эбигайль. Это был высокий мужчина, который, похоже, в прошлом был достаточно упитанным, но теперь на его ширококостной фигуре одежда висела так, будто он сильно потерял в весе за сравнительно короткое время. Как выяснилось, догадка моя была точной, и хотя казалось, что Пайперу скорее необходима чисто медицинская помощь, чем консультация психоаналитика, но сестра его объяснила, что он обращался к лучшим врачам, и все до единого пришли к выводу о психическом характере его проблем, признав их лежащими вне пределов своей компетенции. Некоторые из моих коллег порекомендовали мисс Пайпер мою персону, вдобавок некоторые сослуживцы Пайпера из университета Мискатоника присоединились к советам врачей — в результате Пайперы и появились у меня.
Пока сам Пайпер собирался с мыслями в кабинете, сестра ввела меня в курс его проблем. Она изложила суть дела с поразительной краткостью. Пайпер стал жертвой ужасающих галлюцинаций, которые возникали у него всякий раз, как он закрывал глаза или опускал веки в бодрствующем состоянии, а также и во время сна по ночам. Вот уже три недели он совсем не спал, причем именно за это время стал так сильно худеть, что это обеспокоило и его самого и сестру. Мисс Пайпер сообщила также, что за три года до этого во время посещения театра с ее братом случился нервный припадок, последствия которого сохранялись так долго, что лишь месяц назад Пайпер вновь стал самим собой. Однако спустя примерно неделю после этого возвращения в норму началось новое наваждение, причем мисс Пайпер показалось, что между его состоянием в период болезни и этим новым, последовавшим за коротким промежутком «нормальности», имелась явная логическая связь. Лекарства помогли восстановить сон, но даже они не устранили сновидений, которые казались доктору Пайперу столь страшными, что он не решался о них рассказывать.
Мисс Пайпер откровенно ответила на все мои вопросы, но показала при этом полное отсутствие понимания причин болезни брата. Она уверяла, что он никогда не был агрессивным, но часто рассеян и отчужден от мира, в котором живет, как если бы пребывал в раковине, укрывавшей его от всех остальных.
После того, как мисс Пайпер вышла, я взглянул на своего пациента. Он сидел у стола с широко раскрытыми глазами, которые, казалось, обладали гипнотической силой, и, видимо, ему требовалось волевое усилие, чтобы держать их открытыми — настолько красными были воспаленные белки и затуманенными, радужные оболочки. Он явно был возбужден и сразу же принялся извиняться за свое появление, объясняя его тем, что не смог противостоять настойчивости сестры. Он был уверен, что ему ничем помочь нельзя, а потому заявил, что совершил ошибку, поддавшись ее уговорам.
Я сказал, что мисс Эбигайль кратко обрисовала мне его проблемы. Желая снять его страх, я говорил мягко, касаясь общих вопросов. Пайпер терпеливо и внимательно слушал, явно удовлетворенный моей интонацией, свободной и вместе с тем подбадривающей, которую я всегда использую для создания атмосферы доверия. Когда же я в конце концов спросил, почему Он не может закрыть глаза, он без всякого раздумья ответил, что просто боится сделать это.
— Но почему, — спросил я, — можете сказать?
Вот его ответ, каким я его запомнил:
— Как только я закрываю глаза, на сетчатке появляются странные геометрические фигуры и изображения и одновременно — неясные огни, а за ними — зловещие образы, создания, недоступные опыту и пониманию человечества, бесконечно чуждые нам, но — и это ужаснее всего — создания разумные!
Я попросил его описать этих существ подробнее. Задача показалась ему весьма трудной. Описания были довольно неопределенными, но все равно поражали воображение. По форме существа напоминали складчатые морщинистые конусы, что с равной вероятностью могло свидетельствовать как о животном, так и о растительном происхождении. Стремясь описать мне поразительные создания, являвшиеся ему в видениях, Пайпер говорил с такой убежденностью, что я был немало удивлен живостью его воображения. Видимо, имелась некая связь между этими видениями и длительным заболеванием, которое его преследовало. Он не сразу ответил на мой вопрос об этом, но потом все-таки начал рассказывать, довольно бессвязно и непоследовательно, так что мне приходилось самому восстанавливать реальный ход событий.
История эта началась, когда ему было сорок девять лет. Именно тогда случился с ним приступ болезни. Он присутствовал на спектакле по пьесе Моэма «Письмо», когда в середине второго акта внезапно потерял сознание. Его перенесли в кабинет директора, где попытались привести в чувство. Попытки эти оказались тщетными, и Пайпер был отправлен на машине скорой помощи домой; там врачи еще несколько часов предпринимали усилия, чтобы вывести его из обморока. Поскольку и это закончилось неудачей, Пайпера поместили в больницу. В течение трех суток он находился в коматозном состоянии, затем сознание вернулось к нему.
Однако тут было замечено, что он явно «не в себе». Похоже было, что его личность подверглась серьезным изменениям. Наблюдавшие за пациентом медики поначалу сочли его жертвой паралича, но версия эта не подтвердилась в силу отсутствия сопутствующих симптомов. И вместе с тем степень нарушений была столь сильна, что даже самые обычные поведенческие акты давались ему с огромными усилиями. Например, ему трудно было удерживать в руках предметы; хотя его физическая конституция ничуть не пострадала, да и артикуляция оставалась вполне нормальной. При этом он брал предметы в руки совсем не так, как существо, обладающее пальцами, а пользовался большим пальцем и остальными, как когтями, то есть совершенно не применяя собственно движения пальцев. И то была не единственная странность его поведения после возвращения в сознание. Он должен был заново учиться ходить, продвигаясь буквально по дюйму, как будто оказался начисто лишенным способности к обычному передвижению. Очень большие трудности испытал он также, восстанавливая человеческую речь; первые попытки были связаны с использованием рук и теми же когтеобразными движениями, что при хватании предметов, при этом он издавал странные свистящие звуки, бессмысленность которых его очень тревожила. И несмотря на все перечисленные странности, интеллект Пайпера, очевидно, нисколько не пострадал, ибо учился он очень быстро и уже через неделю овладел всеми прозаическими актами поведения, являющимися неотъемлемой частью повседневной жизни любого человеческого существа.
Но если интеллект его ничуть не пострадал в результате болезни, то о памяти этого нельзя было сказать, поскольку все события предшествующей жизни начисто из нее стерлись. Он не узнал свою сестру, так же как не узнал никого из своих коллег по университету Мискатоника. Выяснилось, что он ничего не знает об Эркхеме, штат Массачусетс, да и о Соединенных Штатах ему известно немногим больше. Необходимо было заново предоставлять ему всю эту информацию, хотя усвоить ее он смог очень быстро — менее чем за месяц — такой сверхкороткий срок понадобился ему для того, чтобы вновь овладеть человеческими знаниями, проявив феноменальную память по отношению ко всему вновь воспринятому. Вообще, можно сказать, что память в период болезни оказалась бесконечно совершеннее его прежней, «нормальной» памяти.
Лишь после того, как Пайпер вновь адаптировался к действительности, началось то, что впоследствии он называл «необъяснимым периодом» своего поведения. Он покинул университет Мискатоника на неопределенное время и стал много путешествовать. При этом, однако, к моменту визита ко мне он ничего не знал о своих путешествиях, точнее — не знал об этом с момента «выздоровления» после болезни, преследовавшей его в течение трех лет. Что происходило во время его путешествий, что он делал — об этом он не имел никакого понятия, и это тем более удивительно, что во время болезни память его была просто феноменальной. Ему потом сообщили, что он посещал странные, малонаселенные места, разбросанные по всему земному шару, — Аравийскую пустыню, Внутреннюю Монголию, Полярный Круг, острова Полинезии, Маркизские острова, древнюю страну инков на территории Перу и другие. Никаких воспоминаний о пребывании там, повторяю, у него не осталось, ничего не прояснял и его багаж, если не считать образцов древних иероглифических надписей, в основном — на камне, которые мог привезти с собой любой турист.
Время, свободное от этих таинственных путешествий, он проводил в чтении колоссального количества книг, со скоростью почти немыслимой, каковое происходило в самых крупных библиотеках мира. Начиная с библиотеки университета Мискатоника в Эркхеме, обладавшей знаменитой коллекцией запрещенных рукописей, накопленной в течение столетий, и до Каира с его хранилищами — таков был диапазон его исследований, хотя большую часть времени он провел в Британском музее Лондона и Национальной библиотеке в Париже. Помимо этого, Пайпер обращался к бесчисленным частным книжным собраниям, к которым мог получить доступ.
Сделанные в тот период записи, которые он попытался проверить во время недели своей «нормальности», используя все доступные средства связи — радио, телеграф и телефон, показали, что в период болезни его неизменно интересовали старинные книги, причем лишь некоторые были известны ему до болезни, да и то смутно. Среди них были «Рукописи Пнакотика», «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда, «Тайные культы» фон Ютца, «Изуверские ритуалы» Людвига Принна, «Тексты из Р’льеха», «Семь таинственных рукописей Хсана», «Песнопения Дхола», «Либер Айворис», «Записки Целено» и многие другие, им подобные книги; некоторые имелись лишь в отрывках. Разумеется, среди прочитанных им книг было много исторических, но в соответствии с записями, восстановленными Пайпером, чтение всегда начиналось с источников, относящихся к древним легендам и фольклору, содержавших описание Сверхъестественных явлений, и лишь затем он переходил к исследованиям в области истории и археологии, причем последовательность эта оставалась неизменной, в какой бы библиотеке он ни работал. Можно было подумать, что Пайпер считал историю человечества начинающейся не с времен античности, а с того чудовищно древнего мира, который существовал задолго до времени, изучавшегося историками, и сведения о котором содержались только в древнейших оккультных манускриптах.
Помимо работы в библиотеках, Пайпер в этот период имел множество встреч в самых разных местах и с самыми разными людьми, ранее ему не знакомыми. Было одно объединявшее всех этих людей обстоятельство, как выяснил Пайпер впоследствии, — каждый из них, оказывается, пережил припадок, аналогичный тому, который случился с самим Пайпером в театре.
Хотя подобный образ жизни был совершенно не характерен для Пайпера до его заболевания, но в течение всего периода болезни образ жизни этот оставался исключительно стабильным и последовательным. Неисчислимые таинственные поездки, которые он совершал, общение и переписка с «коллегами» продолжались все время, в течение которого он пребывал «не в себе». Два месяца в Понейпе, затем месяц в Ангкор-Вате, три месяца в Антарктике, встреча с коллегой-ученым в Париже и лишь короткие промежутки между поездками, проведенные в Эркхеме, — вот каким был распорядок его жизни, вот как прошли три года прежде, чем он выздоровел. Но и после выздоровления, в свою очередь, наступил период серьезнейшего смещения, отнявший у Эмоса Пайпера всякие воспоминания о происшедшем в течение этих трех лет и побудивший его бояться закрывать глаза, чтобы не допустить в подсознание то, что внушало такой же благоговейный ужас, как и его причудливые сновидения.
Мне понадобились три встречи с Эмосом Пайпером, чтобы уговорить его рассказать о своих удивительно ярких сновидениях, тех самых ночных блужданиях в дебрях бессознательного, которые его так тревожили и расстраивали. Характер снов не менялся, хотя каждый из них был довольно бессвязным и фрагментарным, и ни в одном не было промежуточной фазы, разделяющей состояния сна и бодрствования. Тем не менее в свете болезни Пайпера все его сны представлялись весьма значимыми. Наиболее часто повторялся один сон, содержание которого, как его записал Пайпер, я излагаю ниже:
«Я работал в библиотеке в каком-то гигантском здании. Помещение, в котором я что-то выписывал из книги на чужом языке, столь огромно, что столы в нем размером с целую нашу комнату. Стены не деревянные, а базальтовые, хотя полки, идущие вдоль стен, сделаны из неизвестного мне темного дерева. Книги, с которыми я работал, были не напечатаны, д исполнены голографическим методом, многие — на том же странном языке, на котором я делал свои записи. Но были там книги и на знакомых языках, старинных — санскрите, греческом, латыни, французском и даже английском различных модификаций — со времен Пирса Плоумена до наших дней. Столы освещались большими люминесцентными хрустальными шарами, а также странными приборами, состоящими из стеклянных трубок и металлических стержней без каких-либо соединительных проводов.
ebooksa