— Вовсе нет! — Пятаков извлек из кармана пластиковый шар и повертел его между пальцев. — Ты мог оказаться и жертвой. Тогда испытанию подвергся бы 523-Х, а ты получил бы заряд краски и повалялся на полу. Так уже случалось в прошлые разы.
— Он не помнит, — сказала Ольга. — Как не будет помнить и этот раз. Сейчас мы удалим из памяти симулятор игровой ситуации.
— Что? — я снова попытался встать. Тщетно.
— Твою временную память, заставляющую забыть, что ты — робот. Немного блокировок, фальшивые воспоминания… И ты будешь готов к новым экспериментам. Надо, в конце концов, разобраться с этими отключениями при перегрузке эмоционального модуля. А сейчас ты выключишься на счет: три…
— Ольга, подожди…
— …два…
— Я должен сказать тебе…
— …один.
Мне снятся сны. В этих снах я всегда в закрытой комнате. Иногда я убиваю, иногда убивают меня, иногда я обязан догадаться, кто убийца. В комнате меня называют 523-Z, новая версия, робот-детектив.
Иногда мне снится, что я смелый. Это чувство ассоциируется у меня с рыжим цветом. Я не знаю, почему.
Тайна Жоржа Мабузе
Впервые на фильму Любу привел я. Так что все произошедшее после — на моей совести. Мне с этим жить. Пусть и недолго.
Мы познакомились в ресторане «Краса Новограда» год назад, в апреле, не как посетители, разумеется. Моего жалованья пианиста, услаждавшего слух жующих клиентов мелодиями вроде «Пой, радость, пой» или «Вечер молодой, вечер прозрачный» вряд ли хватило бы на полноценный ужин. Но меня устраивало хотя бы то, что каждый день я получал в полное распоряжение сверкающий клавишами электророяль «Петрофф» и мог плыть по волнам музыки туда, где будни серых улиц Новограда не могли меня достать. Играть я выучился у бабушки — помню, покойница говаривала, что девочкой играла на настоящем неэлектрическом пианино, но где она его достала и куда оно делось — о том не ведаю. «Играй, Павел Бирюков, пригодится», — говаривала бабушка сурово, и не зря. Пусть малый, а лучше такой кусок хлеба, чем на Черной шахте или Новоградском сталелитейном заводе.
Любу же взяли в «Красу Новограда» официанткой. Я помню, как впервые увидел ее в проходе с подносом в руках — на нем дымилось, остывая, жаркое для очередного толстосума, а она стояла, словно вкопанная, и слушала, как я играл романс собственного сочинения. Сейчас ее лицо известно всем, но тогда я увидел бледную, робкую, самую обычную девушку, которую выделял среди прочих официанток пронзительный взгляд — волнующий, словно смотрящий тебе в душу. От неожиданности я сбился, девушка моргнула и поспешила отнести заказ — и вовремя, ибо распорядитель уже заметил нерасторопность новенькой и несся через весь зал, чтобы всыпать ей по первое число.
Люба долго не заговаривала со мной, видимо, считая меня неотъемлемой частью ресторана, такой же, как мраморные колонны или рояль, но я то и дело ловил на себе ее осторожные взгляды. Тогда я начинал играть специально для нее, подбирая самые лирические и трогательные мелодии, вроде «Зацвели так быстро тюльпаны у реки». Наконец, я улучил момент и пригласил ее на свидание. Куда? Конечно, в фильматограф.
Наверное, я слыл завсегдатаем зрительной залы — старался брать билеты в первый ряд, где сидел в тесной толпе разнорабочих, мелких служащих, чиновников, трудяг со сталелитейного, шахтеров, учителей, студентов, проституток, подрядчиков — все они равны перед лицом фильматографа, особенно когда надевали триразмерные очки. Однако я оставался единственным зрителем, который подолгу снимал их во время представления, чтобы насладиться игрой Марка Рунича — знаменитого на весь Новоград тапера.
Вы ошибаетесь, если думаете, что любой хороший пианист может стать тапером для фильматографа. О, вы должны не просто складно играть. Тут нужно бережно взять с экрана настроение — веселое ли, или печальное, или трагическое — и передать его публике, а потом услышать самих зрителей, уловить их чаяния, их надежду, смех и волнение и преобразить это в музыку — дать им почувствовать себя внутри фильмы, как будто ноты могли сами говорить за черно-белых актеров с подведенными тушью глазами. Вы не просто должны знать на зубок сотни мелодий под каждый оттенок палитры фильмы — и для погони, и для любовной сцены, и для веселого завершения.
Марк Рунич был тапером от Бога. Он выходил из-за кулисы, сдержанно кланялся публике, садился за пианино, расправлял длинные узловатые пальцы и ударял по клавишам в тот самый момент, когда на экране появлялись белые буквы на черном фоне: «Фильмастудия Жоржа Мабузе представляет», а дальше мастерски отыгрывал вступление, незаметно менял темп, перестраиваясь на новую сцену, словно это фильму снимали по его музыке, а не наоборот. Я наслаждался игрой и аплодировал в конце не актерам, а только ему.
В день нашего свидания в фильматографе давали «Истерзанные сердца» с Витольдом Чардыниным в главной роли. Все девушки сходили по нему с ума — все, кроме Любы, которая пришла в зрительную залу впервые. Она неловко крутила в руках очки с посеребренными стеклами — я показал ей, как правильно надеть и застегнуть их, так, чтобы стал виден триразмерный эффект.
ebooksa