Хома Брут

Ночной воздух был прохладен и свеж. Серая кобыла характерника, так внезапно и трагически доставшаяся бурсаку вместе с бричкой, оказалась, может, и не самой резвой, зато выносливой, смирной и послушной. Единственное, что, видимо, смущало немолодую лошадь,– это темнота.

Размышляя об этом, парень оглядел пролесок, вдоль которого медленно, но упорно двигалась бричка. Неясные пугающие тени плясали среди деревьев и кустарников, вызывая у него причудливые видения: вон там, должно быть, притаилась целая свора волков, а вон там из-за коряги выглядывает сам бес с куцей бородкой и ехидной щербатой улыбкой.

Помотав головою, как это только что сделала лошадь, Хома попытался сбросить с себя тревогу: «Все нормально. Просто я многое пережил. Это всего лишь тени. Мне надо успокоиться. Да и кобыле тоже. Только черти знают, что она пережила на службе у характерника».

Бурсак в очередной раз с грустью вспомнил о старике и погладил ладонью объемную толстую тетрадь с записями, весь путь лежавшую у него на коленях.

Коротая время, Хома то и дело перелистывал ее тонкие засаленные страницы. Сейчас читать не позволяла тьма, да и страх, сковавший сердце бурсака. В голове у него бесконечно кружились страшные образы из тетради: заговоренный леший, призрачный водяной, оборотень обыкновенный, бородавчатая кикимора, молодая мавка (в скобках: самая опасная), упырь перворожденный. Эти жуткие названия, сопровождаемые леденящими душу описаниями, периодически перемежались неумелыми, но достаточно реалистичными рисунками старика. Сопровождались они приписками: «очень опасна, если нет возможности схорониться, лучше бежать» или наоборот: «легко убить с помощью серебра, но погребение сложное – с использованием Канона покаянного ко Господу нашему Иисусу Христу», или совсем загадочные: «изловить в мешок, оставив на три рассвета на суку высокого дерева», «высушить в еловых ветках»; попадались и зловещие: «распороть брюхо», «выколоть глаз», «расчленить», «промыть кишки», «сжечь».

Изучая страницы тетради, Хома чувствовал себя так, словно по неосторожности распахнул ворота в ад, столкнувшись с нечистью нос к носу. Раньше в реальность этих существ он попросту отказывался верить, но теперь верить приходилось, ведь некоторых он уже увидел собственными глазами.

Вздохнув и поежившись, бурсак грустно подумал, что его жизнь теперь никогда не будет прежней. Если старик окажется прав, а он всегда оказывался прав, пока был еще жив, нечистые твари никогда не оставят Хому, не дадут ему больше вкусить мирной, спокойной жизни. Он был для них своего рода маяком. С некоторых пор нечисть почему-то прознала о его существовании и стремилась выйти с ним на контакт. Точнее, та нечисть, что он уже повстречал, стремилась просто-напросто убить его, растерзать на части или как минимум выпить всю кровь. Почему – он никак не понимал. В голове у него рождались лишь бесконечные страшные догадки, одна хуже другой.

Оставаться одному посреди темноты и бескрайних степей теперь казалось Хоме весьма непредусмотрительным и опасным. Хотя он понимал, что люди вряд ли сумеют защитить его, но все равно спешил поскорее добраться до них, затеряться, схорониться, притвориться таким, как все.

– Нужно успокоиться,– прошептал он, закрыв глаза.– И немного вздремнуть.

Вдруг справа от него раздался хруст ломаемых веток, и серая кобыла заржала, встав на дыбы.

– Тише ты! – пошатнувшись, но удержав равновесие, шикнул на нее Хома и в ужасе пригляделся к деревьям, откуда послышался звук. Тишина и мрак. Никого.

Фыркнув, лошадь приземлилась на четыре ноги, мотнула головой, и бричка вновь мирно закачалась. Хома с грустью понял, что подремать в пути сегодня ночью у него не выйдет, несмотря на сильную усталость.

Не переставая испуганно озираться, бурсак осторожно вытянул из-под рубахи амулет. Холодный камень светился ровным зеленым светом. Облегченно вздохнув, Хома убрал его обратно за пазуху. Он стал понимать, как действует этот странный подарок: если камень меняет цвет или становится горячим – следует ждать беды, в то время как зеленое сияние говорило о том, что никакой нечисти поблизости нет, обещая временное спокойствие и как бы поясняя бурсаку, что мерещащиеся тут и там опасные тени – всего лишь игра его воображения.

«Успею ли я сам научиться опознавать нечисть до того, как какая-то кошмарная тварь подкрадется ко мне в темноте и запросто сожрет?!» – печально подумал Хома.

Дернув поводья, парень снова поторопил лошадь, которая лениво взбрыкнула, отказываясь идти быстрее – слишком устала и боялась темноты.

К счастью, вскоре вдалеке замерцали робкие огоньки, и повеяло дымом с запахом стряпни. Почуяв его, серая кобыла прибавила шаг, будто враз повеселев. Заскрипев, застонав, бричка быстрее покатилась с крутого холма. Хома даже прикрикнул от радости:

– Хей-ей!

Засуетившись, он убрал в сторону тетрадь, распрямил затекшую спину, прицепил на пояс саблю с серебряными вкраплениями и поскорее проверил, не выглядывает ли из-под холстины шипастый кистень. Ловко проделав все эти движения, он радостно обернулся, чтобы как следует разглядеть хутор.

Вздох разочарования сорвался с губ бурсака: это был вовсе не хутор, а одиноко стоящая у шляха небольшая мазанка, окруженная покосившимися унылыми сараями.

– Негусто,– с досадой пробурчал Хома, подъезжая ближе к тусклому свету, лившемуся из крошечных окошек с бычьим пузырем вместо стекол. К стенам были прислонены разного размера колеса для бричек, тут и там лежала сбруя и подковы. По всему было видно, что семья, живущая в мазанке, кое-как выживала за счет обслуживания проезжающих по шляху да за счет небольшого аккуратного огородика, приметного в стороне между сараями.