Фабрика #17

22
18
20
22
24
26
28
30

– К начальнику изоляторного цеха, конечно, чтобы он определил вас на исправительные работы. Вас же на краже словили в изоляторном цехе, вот и наказание вам там же отбывать полагается.

Коренев вздохнул, и они пошли вместе. Подсыпкин продолжал рассказывать ненужные подробности о жадности власть имущих и их безнаказанности.

– Кстати, – сказал он. – Благодаря нам, у вас хотя бы был адвокат, а так вам никакого не полагалось.

Коренев не испытывал особой признательности за подобную помощь и не преминул выразить недовольство работой защиты:

– Я что-то не заметил полезности вашего адвоката. За время судебного заседания он не сказал ни слова в мою защиту. У меня скорее сложилось ощущение, что он меня осуждал.

– Вы не владеете ситуацией, – возразил Подсыпкин. – Да, как человек он вас презирал, а как адвокат – неплохо защищал. Суд – это показательная часть мероприятия, предназначенная для формального соблюдения процессуальных норм, а в действительности принципиальные вопросы решаются до суда в неофициальной обстановке. Скажем, по делу о хищении ваша вина была очевидна с самого начала, и ни о каком оправдании речи идти не могло, вопрос состоял в суровости наказания. Прокурор требовал оставить вас в изоляторном цехе пожизненно, а адвокат уговорил смягчить срок до трех месяцев.

– Ого! – удивился Коренев и проникся уважением к жизнерадостному юноше с голубыми глазами. – Давать пожизненное за кусачки – идиотизм!

– Во-во! – подхватил Подсыпкин. – И я о том же говорю.

– А разве это подобие суда имеет компетенцию судить и выносить приговоры? Это же противоречит Конституции…

– Не произносите крамольных речей, – прошептал Подсыпкин и огляделся по сторонам. – Конституция – слово ругательное, его не принято озвучивать в общественных местах. Вы находитесь на фабрике и подчиняетесь ее законам, у вас другого выхода нет. А если вы скажете что-то нехорошее о Директоре, вам никакой адвокат не поможет – пожизненный эцих с гвоздями без права на досрочное.

– Удивительно. Вы о руководстве говорите мало хорошего, а продолжаете оставаться на свободе. Не кажется ли вам подозрительным?

– Меня Директор боится, – у Подсыпкина задрался подбородок. – За мной есть люди, готовые подняться против руководства в случае моего заключения. Меня предпочитают не замечать и притворяться, что я не существую. В качестве побочного эффекта могу позволить себе некоторую вольность в высказываниях. Но небольшую и в личной беседе, как сейчас с вами. Зато, когда за пределы фабрики просачивается информация о местных порядках и всеобщем угнетении, меня показывают проверяющим. Дескать, смотрите, у нас полная свобода, а недовольных мы не только пальцем не трогаем, а еще и позволили им организовать альтернативный профсоюз. Кстати, я его и возглавляю.

– Складывается впечатление, что вы играете за команду Директора, – заметил Коренев.

– Мне безразлично, как там у вас складывается. Но хотя бы так я имею возможность сдерживать вседозволенность руководства.

Коренев ущипнул себя за руку. Казалось, что попал в сон – длинный, тягучий, алогичный.

– Зачем вы себя щиплете? – с подозрением спросил Подсыпкин. – У вас страсть к самоистязанию?

– Давненько я не видел такого количества идиотов, подобная их концентрация возможна исключительно в кошмаре, – пояснил Коренев, убедившись, что ничего не поменялось и он не проснулся от боли в руке. – Решил проверить, не сплю ли я.

– Ну и как? Каковы результаты проверки? – с интересом спросил Подсыпкин.

– К сожалению, я по-прежнему здесь, рядом с вами.

– Кстати, нельзя идиотов называть идиотами, это унижение достоинства, экстремизм и дискриминация по умственным способностям, даже если у них справка имеется, – сказал Подсыпкин.