Морок. Как есть морок.
За окнами уж было утро и, поняв, что выспаться все равно не успеет, Рахманов решился снова погрузиться в то видение, что посетило его на месте убийства Стаховского.
Рахманов – не остальные. Его-то обмануть посложнее будет, чем завсегдатаев кабака. Вдруг удастся разглядеть ее лицо в этот раз? Рахманов прикрыл глаза и откинулся головой на спинку кресла.
Черное и беззвездное небо появилось над ним не сразу. Полная луна. Пять костров посреди степи. Вязь из символов, которая и морщиться заставляла от болезненных воспоминаний, и манила к себе – звала, и у Рахманова не было никаких сил противиться. И он летел, мчался вместе с южным ветром туда, где горят так ярко костры. Где распростертый на траве Стаховский шепчет имя той, которую любит, целует ее тело и полагает, будто с ним – Ираида Щукина.
Он не знает, что скоро умрет. Он не видит, занесенного над ним кинжала.
Рахманов, кружа над ними, помешать не может; он лишь понимает теперь, что женщина – не Ираида. Она совсем хрупкая, тонкая, как подросток, с небольшой девичьей грудью и острыми ключицами. Волосы никак не рыжие – светлые, цвета пшеницы, спадают вперед и не дают разглядеть лицо. Да Рахманов как будто и не хочет то лицо видеть – он уже знает, кто она…
Он противится ей и хочет теперь умчаться прочь – но нет, вязь из страшных, черных, как бездна ада, символов, не пускает его. Заставляет смотреть, как она, с неведомой для хрупкого тела силой, вонзает кинжал в грудь Стаховского и – запрокидывает голову в ночное небо. К нему, к Рахманову. Она знает, что он там. И ему одному она шепчет через ночь, время и пространство:
– Приди… – зовет она, и Рахманов видит слезы в зеленых глазах. – Приди, не оставляй меня…
Рахманов не выдержал – подскочил в кресле, будто его ошпарили. И потом еще долго не мог отдышаться и сообразить где он, пытаясь отмахнуться от лица женщины перед ним.
– Митенька… Дмитрий Михайлович, да что с вами?! Вам страшное приснилось?
Очень медленно он понял, что перед ним Галина. Галина – а не
Глава 8. Призраки прошлого
Огонь был всюду. Плавился воздух, дым щипал глаза и саднил горло, а оранжевые языки уже лизали каменные плиты, почти касаясь ступней. Вот вспыхнул яркой свечкой подол ее ночной рубашки, и Лара, потеряв всякое самообладание, истошно закричала.
И она пришла. Она всегда приходила, чтобы спасти ее. Та женщина, что, ничуть не жалея себя, голыми руками сбивала огонь с Лариной сорочки. Горели рукава ее простого серого платья, и вот под ними уже страшно пузырилась кожа… но женщина словно не чувствовала боли.
– Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! – горячо зашептала она, когда взяла маленькую Лару на руки.
И все шла, шла вперед, сквозь пламя.
Жаль, что Лара уже не помнила ее лица… Помнила лишь крепкие сильные руки, что прижимали ее к груди, и ту уверенность, с которой она шептала: «Никогда не брошу тебя».
Она обманула, она ее оставила.
На смену той теплой и сильной руке пришла другая, с жесткими, твердыми, как металл, пальцами. Огня не становилось меньше – он был всюду, отчего Лара заходилась в истерике и все рвалась, рвалась прочь, к той другой…
Ее не слушали. Эта женщина крепко держала Ларину руку и неумолимо тащила ее дальше – туда, где огонь уже сожрал все живое. Зачем она идет вперед? Разве не видит, что там нет выхода, только огонь и смерть? Понимая эту простую истину, Лара визжала и отбивалась. Она знала как будто, куда следует идти, где найти спасение, но – неизменно была слабее той женщины, и вырваться никогда не удавалось…