Хет Мастин был слишком занят, за него ответила Энея:
– Неизвестно. Зависит от связующих… от эргов.
– Шестьдесят секунд до контакта, – бесстрастно доложил помощник.
Хет Мастин коснулся рукоятки управления. Голос его звучал совершенно нормально, но я догадался, что сейчас он слышен во всех уголках километрового дерева-корабля.
– Прошу всех защитить глаза и не смотреть в сторону поля. Связующие постараются по возможности ослабить яркость вспышки, но, пожалуйста, не смотрите вверх. Мир Мюира да будет со всеми нами.
– Детка, а наш корабль вооружен? – Я посмотрел на Энею.
– Нет.
– Значит, мы просто сбежим без боя?
– Да, Рауль.
– Тогда я согласен с Лхомо, – прошипел я сквозь зубы. – Мы уже достаточно драпали. Самое время помочь нашим друзьям.
Взорвалось не меньше трех торпед. Впоследствии мне казалось, что я увидел череп и позвоночник Энеи прямо сквозь кожу и мышцы, но такого, наверное, просто не может быть. Миг полной невесомости – и тяготение в одну шестую g восстановилось. От инфразвукового грохота заныли все зубы и кости.
Когда я проморгался, Энея по-прежнему стояла передо мной – щеки раскраснелись, на них сверкают бисеринки пота, волосы небрежно стянуты на затылке, взгляд усталый, но невероятно живой, руки покрыты загаром, – и я вдруг подумал, что не так уж и страшно умереть сейчас, унося в вечность образ Энеи, запечатленный в душе.
Еще две плазменные боеголовки заставили корабль содрогнуться. Потом еще четыре.
– Держатся, – произнес помощник капитана. – Все поля держатся.
– Лхомо и Рауль правы, Энея. – Дорже Пхамо царственно выступила вперед. – Ты убегала от Империи много лет. Пора дать им отпор… Всем нам давно пора дать им отпор.
Не веря своим глазам, я пристально смотрел на старуху. Ее окружала аура… нет, не то слово, слишком уж мистическое… словом, от нее исходило ощущение яркого цвета – темно-карминного, такого же сильного и насыщенного, как и она сама. А потом я вдруг понял, что вижу ауру… нет, не ауру, цвет каждого: яркую синеву отваги Лхомо, золото уверенности Хета Мастина, фиолетовое мерцание потрясения полковника Кассада… Может, это последствие того, что я понял язык живых? А может, и перенапряжение зрительных нервов от сияния плазменных взрывов. Я знаю, что этих цветов на самом деле нет, что это мой разум проводит аналогии, наделяя мое близорукое восприятие личности зрительными образами.
А цвета, окружавшие Энею, не только охватывали весь спектр, но и выходили за его пределы – ее сияние словно наполнило весь корабль и было таким же ослепительно ярким, как сияние плазменных взрывов снаружи.
– Нет, мэм, – мягко, почтительно возразил Джорже Пхамо отец де Сойя. – Лхомо и Рауль не правы. Вопреки всему нашему гневу и желанию дать отпор, права Энея. Лхомо еще может познать – если останется в живых – то, что все мы познаем, если останемся в живых. После причастия Энеи боль, которую мы причиняем другим, становится нашей болью. В буквальном смысле. Физически. Пока чужая боль не станет твоей, ты не постигнешь язык живых.
Дорже Пхамо посмотрела сверху вниз на низенького священника.
– Я знаю, что это правда, христианин. Но это не значит, что мы не можем дать отпор, когда другие причиняют боль нам. – Она обвела рукой медленно проясняющееся силовое поле, звездную россыпь боевых кораблей и тлеющие угли. – Империя… этот молох… уничтожает великое творение человеческих рук. Мы обязаны остановить их!