Краденое солнце

– Сомюрская посадка, – оценил Фрици ее манеру держаться в седле, и тут же накинулся на Веронику, – Что, дура, разорила дядю? Где я ему сейчас десятку возьму?

– Господин Нордхофен предлагает вам отыграться, – с гадючьим шипением предложил довольный Диглер, – От нас – расписка, от вас – фройляйн Вероника. Согласны вы на такие ставки?

– На людей играть нельзя! – выкрикнула Вероника, прежде, чем Фрици успел ответить, – Дядя, может, я другого люблю!

– Герр Нордхофен тоже любит другого, – с удовольствием отвечал Диглер, – И на людей играть – можно. Если составить предварительное подробное соглашение. Дядя ваш опекун, он же не в рабство вас продает, но он вправе выдать вас замуж.

Два загонщика вышли из кустов, шуганули собаку, подняли за ноги мертвую косулю и понесли – по сумрачной лесной тропинке.

– Я согласен, – выдохнул Фрици, – Хуже не будет, может, отыграюсь. Вы даже чересчур добры к нам, герр адвокат.

– Нечаянная радость – вот, чем была для нас эта расписка, – объяснил Диглер, – Люди не ценят то, что досталось даром. Отдать расписку – один из странных капризов сумасшедшего дядюшки. К слову, вы не знаете, куда он направлялся, после того, как навестил вас?

– Очень надеюсь, что в ад, – проворчал Фрици, – Ждем вас завтра – составим соглашение, и, бог даст, может, отыграюсь.

Диглер в ответ звонко рассмеялся, и Вероника посмотрела на него с ненавистью.

– Вот кто вы такая, Базилис? – спрашивал Диглер. Трофеи были давно разделаны и поделены, оба фон дер Плау убрались восвояси, коней увели в графские конюшни, а собак – в псарни. Бача и Диглер стояли на пороге Нордхофенского дома и отчего-то все никак не могли в него войти.

– Вы стреляете, как Диана, играете в карты, как граф Сен-Жермен, и держитесь в седле – как Сен-Жермен, но уже другой…Кто же вы, Базилис?

– Мой отец был церковный органист, да и сейчас, наверное, где-нибудь играет на органе, – рассказала Бача, – мать была грандесса, Дорадо-и-Эскобар. Ей и спасибо за мои успехи в стрельбе и красивую посадку. Я играла на органе в церкви, вместе с отцом, и иногда – немножечко в карты. Вот и все, что у меня в жизни было. А потом случился пан Сташевский.

– Вы играете на органе? – в голосе Диглера звучало удивление.

– Да, немного.

– Вы сыграете для меня «Мессию»? – спросил он вдруг.

– Где, Кристиан? Неужели у вашего папи есть даже собственный оркестрион?

– Есть, в его собственной церкви, выстроенной на его пожертвования, – просто отвечал Диглер.

– Вы сейчас хотите? В пыли, в охотничьих костюмах, в крови косуль? – язвительно спросила Бача, и совсем зря. Глаза Диглера зажглись:

– О, да!

Он вдруг на что-то решился, где-то внутри себя, и взял Бачу за руку – задрожал, но не отдернул руки: