Заступа

— У меня срочные вести! А этот… меня…

— Вызнал? — жадно перебил Рух.

— Маненько.

— Ну не томи.

— Мертвые шепчут — объявился нечистый, силы невиданной, дите и забрал.

— Пошто?

— Он не докладывал. Бояться его и нелюдь и мертвяки, всех запугал укрывается в Гиблом лесу, а где не знает никто и выяснять не намерены.

— Лешаки в сговоре с ним?

— Того не ведаю, — развел полупрозрачными руками Антоний. — Проку ему от лешаков, как от козла молока. Они на морды страшные, а зла-то в них нет, лес берегут по обычаям и вере своим, дубам старым молятся, в них же после смерти и обращаются. А у нечистого забота одна — род людской изводить.

— Оно может и верно, меньше людей — меньше проблем? — невесело оскалился Рух.

— Пойду я? — увильнул от разговора Антоний.

— Иди, — кивнул Рух. — Стой. Кто вокруг церкви шарится, не видал?

— Нет никого. Но воняет гадостно — мертвечиной и плесенью. — Антоний медленно утек в стену, оставив Бучилу наедине с невеселыми мыслями. Самые паскудные догадки, как водится, подтвердились. Кохтус, старый хер, в глаза набрехал, Бором поклялся. Клятве той, правда, веры нет никакой, именем мертвого бога клясться легко и удобно. Ничего, припомниться тебе шишка гнилая, сочтемся ужо. Значит в противниках нечистый у нас, хм, стоило ожидать. Все усложнилось до невозможности, теперь на изнанку придется вывернуться чтобы ребенка спасти. А и ладно, где наша не пропадала… Рух прислушался. В селе самозабвенно и радостно, встречая солнце, горланил первый петух.

8

Бучила плелся домой. Неспокойная ночка вытянула все силы оставив вялость в ногах, ослабшие руки и звенящую пустоту в голове. Мысли лезли поганые — сцапать какого ротозея, затащить в уголок потемней, вдоволь напиться сладкой, опьяняющей крови и свернувшись калачиком рядом с остывающим трупом, вволю поспать. Много-ли надо для счастья бедному упырю?

Измотанную Лукерью оставил на попеченье Ионе, больно уж поп переживает за бабу, так и вьется вокруг уродливым мотыльком. Ну ничего, дело — то молодое…

Посередь дороги расселась мышка-норушка, бесстрашно уставившись на Руха бусинами крохотных глаз. Встала на задние лапки, замахала передними и пронзительно пискнула. Сумасшедших людей и нелюдей Бучила нагляделся изрядно, но вот мышей…

— Уйди, дура, раздавят, или кошка схарчит, — посоветовал серенькой Рух.

Мышка внимательно выслушала, смешно наклоняя головку, потерла лапкой усы, отбежала на пару шагов, снова села и пискнула. Бучила невольно поежился под осмысленным, едваль не человеческим взглядом.

— Тронутая? — осведомился Бучила. Вот к чему приводит недосып — с мышами разговоры ведешь — Пошла прочь!

Мышь заскакала на месте, явно маня за собой. Рух пошел следом, заинтересовавшись странной игрой, старательно обходя грязные лужи и стараясь не упустить из виду странного поводыря. Мышка свернула, потом еще и еще, впереди закособочился старый овин. Мышь свернула на едва заметную тропку, пискнула и была такова. Нет, ну домовые те еще сволочи, самим надо, а не пришли, заслали мыша. Обиженный Бучила продрался сквозь заросли лебеды и сухой крапивы ко входу, но внутрь не пошел. Много чести. Он носком сапога стукнул в трухлявые бревна и прислушался. В овине зашуршало, на свет божий вылез давешний знакомец — наглый и хамоватый Мирон, с неизменным топориком за поясом и соломой в кудрявистой бороде.