Заступа

— Х-холодно.

— Пустите погреться.

— Голодные мы…

— А монашек сладкий поди, — проскрипели словно железякой по глиняному горшку.

— Больно тошшой, кости да жилы одни, — за дверью разразились поганым кудахтаньем.

— Упыря бы попробовать.

— Не, в ём говна много, бабу лучше всего. Она рожаница, самое время молоко кровавое из сисек тянуть.

Грянул мерзкий, скрежещущий смех, на двери посыпался град сильных ударов, Рух уловил шаги сразу нескольких ног. Лже-богомолицы двинулись вокруг церкви, стуча по стенам, переругиваясь и хохоча.

— Лукерья! А Лукерья! Сукина дрянь, — позвала тварь. — Ненавидит Митяйка тебя, так и сказал!

— Не мать ты ему, — вторила другая. — Не мать!

— Потаскуха!

— От кого дите прижила, тварь?

— Всему селу ведомо — от юродивых паршивых, которые осенью по селу шли! Со всеми скопом блудила в свальном грехе.

— С Ионой, попишкой срамным, за аналоем емлась.

— Муж прознает, получишь свое. Знать мало учил он тебя!

— Теперича насмерть убьет, в своем праве мужик.

Иона обнял Лукерью, впавшую в полуобморок и убежденно шептал:

— Не слушай, не слушай, молись, диавол искушает тебя.

У Лукерьи заплетался язык, слова выходили обрывками, продираясь сквозь осипшее горло.

— Молись-молись, развратница, — захихикали голоса. — Не слышит твой Боженька, отрекся от тебя, как и Митяйка отрекся от гулящей мамаши. Неча было с попенком блудить!