Искусство проклинать

22
18
20
22
24
26
28
30

Док два раза в неделю дежурит в хирургическом отделении по ночам. А раз там есть рентген, то он всё же уговорил меня приехать ещё разок, "чтобы подстраховаться". Время было уже вечернее, больные давно поужинали и облепили телевизор в бытовке, шёл очередной сериал. Медсёстры тоже исчезли по своим делам, меня встретил сам Док. Он вволю повертел меня под "волшебными лучами" и признал, что я очень быстро поправляюсь ("Как на собаке!"), прошёлся насчёт моего боевого прошлого, "записанного на многострадальных рёбрах" и отстал. Мы открыли форточку в дежурке, покурили.

— Что я тебе должна, Док?

— Тина, перестань! Это я тебе должен, и целую жизнь, между прочим, а не что-нибудь. Больше об этом никогда не говорим, лады? Ох, и устал же я! — жалобно заявил он и напряжённо повертел шеей: Рухнуть бы на диванчик, да подремать…

"Рухнуть" — одно из любимых словечек — паразитов в лексиконе Дока. Он не единожды упоминает его в любом разговоре, причём не обязательно в одном и том же значении. Но поддразнивать его сейчас мне не хочется. Я просто легонько толкаю его указательным пальцем в плечо.

— Ну и рухни! Кто тебе мешает? Сейчас выпроводишь меня и дреми себе, в своё удовольствие. Можно к сёстрам во вторую бытовку напроситься. Там места одному человеку только и хватает, а они по одной боятся спать, сам говорил. Закуток в конце крыла, тихий, уединённый, батарея тёплая. Форточка открывается в сад, в котором ночью не души. Можешь хорошенько отдохнуть.

— Могу-то я могу, да только кто ж мне даст, как тому слону в зоосаде… У меня трое тяжёлых после операции. Да и "мальчиков крутых" скоро подвозить будут. Часам к двенадцати начнётся… боевая вахта.

— Что, так часто и так много? У нас же тихо, как будто.

— Тихо не тихо, а бывает. Пацаны к власти рвутся, постреливают. Огнестрелы, один-два в неделю, да попадаются. С ножевыми бывают ещё чаще. Или бытовуха. То сынок папе голову стулом поправил, то муж жену кастрюлей приласкал. В "Скорую" везти — скандал, ну ко мне и прут или к Митрофану, в физиотерапевтическое отделение, он там днюет и ночует. Нашёл хлебное место.

— А жена ему что говорит?

— Так нет у него жены, развёлся. Когда понял, что хирургом на подхвате у нас тяжело и дёшево — закосил под алкоголика, побуянил, подружку новую завёл… И жена исчезла, и в физкабинет перевели от греха подальше. Врач он ничего, только жадный очень. К нему только богатеньких возят.

— А к тебе — неимущих?

— Ко мне всяких. Чаще "крутых" из второго эшелона, да шестёрок, да боевиков. Не жалуюсь, на жизнь хватает. Правда, и не вымогаю никогда, не могу и всё! Дадут, значит дадут, спросят, беру сколько не жалко, а требовать — характер не тот. Устроился со своими хворобами, да и ладно. Устаю только. Отпуск вот не догулял… Через недельку махну в Домбай, поднакопил отгулов, может, и Новый Год там встречу.

— Смотри, не шали очень-то! В Домбае. На помощь трудновато туда добираться.

— Да нет, учёный уже, отшалился, всё… Я с семьёй еду, с женой, со Славкой. Не переживай, об этом, Тинатин, дорогая! Всё будет "хоккей"!

Позапрошлым летом я встретилась с Доком в Крыму. Я тогда крутила роман с весёлым симпатичным итальянцем, Матео, и, натолкнувшись на Дока в казино, под руку со своим "бойфрендом", естественно, не обрадовалась. Мы не были близко знакомы, но его первая жена, редкостная, кстати, стерва, до сих пор является нашей постоянной клиенткой. Док меня сразу узнал. Он невозмутимо окинул взглядом мою взбитую гриву и дымчато-серебристый прикид, который открывал взору больше чем прятал, и только кивнул. Потом мы встретились в прибрежном ресторане и тогда уже ему явно не понравилось, что я увидела его с дамой (очень даже привлекательной), и мы снова сдержанно раскланялись.

Мой роман уже подходил к концу, потому что Матео, красивый и очень неплохой парень, открытый и щедрый, начал заговаривать о брачном союзе, а я, как раз, не спешила замуж. И вдруг, вечером, прямо в мой курортный рай на шестом этаже Интуриста, с джакузи и роскошной лоджией, врывается телефонный звонок Дока с просьбой о помощи. Южные мужчины более болтливы, чем вообще по России, но Док к ним не относится. Я так никогда и не узнала, что с ним тогда произошло. Да и сама я, когда, уже перед рассветом, подобрала его из под обломков старого баркаса на лодочном кладбище, промокшего и окровавленного, избитого до зловещей синевы, тоже ничего не спрашивала, кроме одного: закончились ли на этом его проблемы?

Оказалось, что нет. Я перетащила его в машину и повезла к Матео на частную дачу, а потом понеслась в гостиницу в полчетвёртого утра, чтобы выписать Дока за сумасшедшую взятку. По его номеру прогулялось небольшое стадо слонов, но кое-что, пригодное к дальнейшему употреблению, я всё-таки нашла и покидала в сумку. Матео с братом оказались бывалыми и мудрыми парнями. Ни о каком лечении на побережье даже не могло быть речи, и уже к восьми часам белоснежная красавица "Венис" с Луиджи за штурвалом причалила возле парома через пролив. Матео перегонял мой рено.

Дома я взяла месяц за свой счёт и поселила Дока на втором этаже, в кабинете. Никто ничего не знал, кроме Галии и старенького доктора Галдумяна, иногда практиковавшего на дому. Переломанные пальцы Дока так и не обрели былой гибкости, а со своей корыстной мегерой он развёлся. Теперь у него другая жена, хорошенькая простушка-хохотушка и полуторагодовалый сын. Мы с Доком никогда не поминали прошлого, за исключением сегодняшнего дня.

— Ты всё-таки поберегись, Тинатин. — настойчиво требует от меня Док: Кости, они тоже устают и рушатся. Кальций принимай подольше, не повредит. Беспокоишь ты меня, давно и крепко. Даже своим

свойством к быстрому выздоровлению…