Утренняя обстановка на аэродроме Шинданда была тихой и спокойной. Мелкий дождь накрапывал с момента моего заступления на смену в дежурное звено. Самолёты были зачехлены. По стоянке медленно передвигались сонные часовые, а средства локации были выключены и не вращались.
С момента нашего возвращения из Осмона это первый день, когда мне удалось попасть в «профилакторий». Именно так с недавнего времени прозвали у нас домик дежурного звена. Причина банальна — сутки ты таскаешь на спине диван, читаешь книги или «расписываешь пульку» в преферанс.
Вылеты у нас последние дни практически отсутствовали. Операция закончилась и теперь основной задачей у нас является встреча очередной комиссии, которая назначена для проверки готовности полка к новому учебному году. Война войной, а план мероприятий на предстоящий период никто не отменил.
И как мы только без этого основополагающего документа раньше воевали и жили? Ума не приложу.
— Чего не спится? — встретился мне на лавке рядом со входом Дубок.
Мой техник сегодня дежурил «в звене», как и я. Выглядел он, как и всегда хмуро и задумчиво.
— Много спать вредно. Леонардо да Винчи спал по 4 часа в сутки, — вспомнил я известную легенду о великом учёном и художнике.
— Тебе такое противопоказано. ВЛК чтобы пройти, нужен режим отдыха нормальный, верно? — спросил Дубок.
— Да, Елисеевич, — ответил я и спустился со ступенек. — Навес сделали для лавочки? — спросил я, указав на «грибок» над местами для посиделок.
— Ага. Начальники каждый день ездят и спрашивают — что построили, да что посадили. Пустыня! Что тут посадишь?! — возмутился Дубок, орудуя небольшим ножиком.
Техник держал в руке брусок, из которого выстругивал очень знакомый силуэт. По крылу треугольной формы не узнать наш МиГ-21 было нереально.
— Домой поделку делаешь? — спросил я, присев рядом.
— Некому мне поделку делать, Сергеич. Родня вся на Кубань уехала, — сказал Дубок, похлопав себя по карману.
В двух словах Елисеевич поделился со мной своей жизненной ситуацией. Супруга от него ушла и забрала дочь. Как раз перед самой командировкой в Афганистан. О причине Дубок решил умолчать.
— Другого нашла? — спросил я.
— Лучше бы нашла. Обидел я её. Прямо на глазах дочери. Я неделю запойничал. На аэродроме отсыпался. Потом в общежитие пришёл, а в комнате никого. Вот прощальное письмо и всё на этом, — сказал Елисеевич и протянул мне сложенный тетрадный листок в клетку.
— Я читать не буду. Тебе тоже не советую, — сказал я, взял у Дубка листок и сунул ему в нагрудный карман куртки.
— А чего это? Хоть какое-то напоминание о семье.
— Так, ты жене напиши. Может, ответит. У вас же дочь, как никак.
— А что ей будет? Ей без меня спокойнее. Увидела папку в гневе, и теперь вряд ли подойдёт ко мне, — махнул своей огромной ладонью Дубок.