Бро

Согласно плану, надо было навестить подпольную типографию на восточной окраине Праги — полгода спустя отсюда разлетятся поганые листовки: «Смерть оккупантам!», «Русские пьяницы, убирайтесь в свою Сибирь!»

И почему-то ни одна сволочь не покаялась за беспредел белочехов в Гражданскую, убивавших, насиловавших, грабивших! Они выдали красным Колчака, но стяжали две тыщи золотых слитков. Адмирал сказал тогда чехословакам, верно переиначив: «Прощайте, чехособаки!»

Кстати, в июле мы с бро позвонили-таки товарищу Брежневу, рассказали всё, как есть, про «пражскую весну», и пообещали выдать координаты складов, где копилось оружие, рации, взрывчатка. Заодно о стыренном драгметалле высказались: пусть, дескать, положат на место! Да и не худо припомнить тем чехам, как они добросовестно ковали победу Гитлера, а после сорок пятого подло расстреливали мирных немцев, не щадя ни женщин, ни детей. Было такое? Было! Не отвертятся.

Леонид Ильич кряхтел, бурчал, и всё же вырвалось у него: «Да вы что думаете, я не помню чешского скотства?! Воевал, видел! Только зря вы считаете нас этакими раздавахами, что качают в Восточную Европу копеечную нефть в обмен на лояльность! Это буфер, товарищи «Мокрецы»! Понимаете? Мы отгородились от Запада всякими польшами, венгриями и чехословакиями, чтобы задержать новый «дранг нах остен»! Даже ракетам до нас лишние десять минут лететь. Значит, успеем дать сдачи империалистам!» — «Да мы всё это понимаем, — уверил я его, — просто хочется остеречь от лишней мягкости. Пожестче надо с чехами, пожестче! Не выйдет золотишко стребовать, можно и заводами взять! А мы всё стесняемся! В Чехословакии стоит Центральная группа войск? А почему просто стоит? Пусть хозяйничает! Вон, как американцы в Германии или в Японии. Ведь не из Бонна правят, не из Токио, а из Вашингтона! Бедный канцлер вякнуть лишний раз боится, а нам, видите ли, неловко! А с чего вдруг нам-то неловничать? В Венгрии — Южная группа, в Польше — Северная, в ГДР — Западная. Всё! И Прага, и Будапешт, и Варшава с Берлином должны слушать, что им скажет Москва, отвечать: «Есть!», и бегом исполнять!» — «Эк вы, по-армейски-то, — крякнул генсек. — Все ж таки, братские страны, братские партии…» — «Видали мы таких! — фыркнул я. — Эти братушки языки сотрут, задницы америкосам вылизывая! Знаете, что чехи по-настоящему уважали? Не буржуазную демократию Бенеша или Масарика, и не социализм Готвальда, а протекторат Гитлера! Ведь ни один не пикнул даже! Вот и нам с ними надо покруче. Нельзя чехов одними пряниками закармливать, от кнута тоже польза бывает, если охаживать им за дело! Надулись? Обиженных из себя корчат? Снять к такой-то матери, и поставить других, покладистых! — разбушевался я. — Плевать на их тонкую нервную организацию! На кону существование самих ЧССР и СССР! Вы даже не представляете себе, Леонид Ильич, до чего же гадко утратить свою страну… До чего же мерзко смотреть по телевизору, как пьяный президент России лобзается с врагами!» — «А вот этого не будет, — серьезно пообещал генсек, — буржуазной контрреволюции мы не допустим…»

Мы потом еще разок звякнули генсеку — Марлен поименно зачитал список тех, кто предаст и скурвится, кто сожжет партбилет. Не знаю уж, можно ли надеяться на Брежнева. Ну, так мы и с Шелепиным «провели собеседование», и с Андроповым…

А я в те дни еще и Гагарину позвонил. Юрий Алексеевич уже наслышан был про нашу группу.

Я попросил его не летать больше, чтобы не упокоится в кремлевской стене. А то беда случится, уже в будущем году.

Ну-у… Не знаю. Человек не может избежать того, что ему суждено, если не ведает своего будущего. Но, вот, если будет в курсе, то обманет судьбу. Правда, увильнув от одной опасности, можно не разглядеть иных угроз. Ну, тут уж…

— Тормози, — тихо сказал Марлен, обрывая спутанные нити мыслей. — Прибыли.

«Лендровер» заехал под деревья, и мотор смолк. Вокруг глыбились знакомые пятиэтажки. Тишина и покой. Лишь кое-где в окнах зажигался свет, разгоняя полумрак и полусон.

— Хорошо, что выходной, — вывел я. — Мало кого увидишь в такую рань.

— И мало кто увидит нас, — дополнила Аленка сзади.

— Вот именно… Выходим.

Типографию устроили в полуподвале, под вывеской обувной мастерской. Легально чинили сапоги с ботинками, а за перегородкой работали линотипы — листовки и плакаты печатали понемногу, складывая про запас. К «Пражской весне» готовились основательно, загодя, накапливая оружие и боеприпасы, тренируя отряды бойцов, обеспечивая информационные сражения. Брехне легче победить, чем правде. Уж так устроен человек — плохому скорее поверит.

«Обувницку дилну» заперли на висячий замок, а для таких у нас был универсальный ключ. Монтировка называется.

Ржаво взвизгнув, гвозди вылезли из косяка вместе с дужкой.

— Прошу! — церемонно обронил Марлен, и мы вошли. Свет включать не стали, и так всё было видно. Первой за шторку, в «служебное помещение», проникла Алена.

Секунду спустя она вскрикнула, и тут же ударил сухой, хлесткий выстрел из «ЧЗ». Я рванулся первым, обрывая штору.

Алена стояла посреди просторной комнаты, бледная, с трясущимися губами, а напротив, выпуская из пальцев револьвер, оседал здоровенный мужик в мятой синей спецовке. Он клекотал, зажимая рану свободной ладонью-лопатой, и повторял:

— Русска прасата… Русска прасата…