"Но чем ты можешь быть занята, детка?"
Ощущение ирреальности происходящего вновь попыталось вползти в нее, и она задумалась о том, сколько же человеческий мозг может вынести перед тем, как лопнуть, словно старая изношенная резинка. Мои родители умерли, но я могу примириться с этим. Какая-то жуткая болезнь охватила всю страну, может быть, весь мир, пожиная праведных и неправедных — и я могу примириться с этим. Я копаю яму в саду, который мой отец пропалывал еще только неделю назад, и когда яма будет достаточно глубокой, я похороню его в ней — и я думаю, что смогу примириться с этим. Но Гарольд Лаудер в "Кадиллаке" Роя Брэннигана, пожирающий меня глазами и называющий меня "деткой"? Я не знаю, Господи. Я просто не знаю.
"Гарольд", — сказала она терпеливо. "Я тебе никакая не детка. Я на пять лет старше тебя. Физически невозможно, чтобы я была твоей деткой".
"Просто такое выражение", — сказал он, слегка зажмурившись от ее спокойной ярости. "В любом случае, что это там такое? Вон та яма?"
"Могила. Для моего отца".
"Ааа", — протянул Гарольд тихим, встревоженным голосом.
"Хочу пойти попить воды. Честно говоря, Гарольд, я дожидаюсь того момента, когда ты уйдешь. Я не в духе".
"Понимаю", — сказал он напряженно. "Но Фрэн… в саду?"
Она уже пошла к дому, но, услышав его слова, яростно обернулась. "Ну, и что ты предлагаешь? Положить его в гроб и дотащить до кладбища? Но зачем все это? Он
Она расплакалась. Повернувшись, она побежала на кухню, зная, что Гарольд будет смотреть на ее покачивающиеся ягодицы, накапливая материал для порнофильма, постоянно прокручивающегося у него в голове.
Она закрыла за собой дверь, подошла к раковине и быстро выпила три стакана холодной воды подряд.
"Фрэн?" — донесся до нее неуверенный, тихий голос.
Она обернулась и сквозь стекло двери увидела Гарольда. Он выглядел озабоченно и несчастно, и Фрэн внезапно почувствовала к нему жалость. Гарольд Лаудер, разъезжающий по этому печальному, опустевшему городу в "Кадиллаке" Роя Брэннигана, Гарольд Лаудер, у которого, возможно, в жизни не было ни одного свидания, одержимый чувством, которое он, наверное, сам определял, как презрение к миру. К свиданиям, девушкам, друзьям — ко всему. В том числе, и это уж наверняка, к самому себе.
"Извини, Гарольд".
"Нет, я сам виноват. Послушай, если ты не против, я могу помочь".
"Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это…"
"Это личное. Конечно, я понимаю".
Она могла достать свитер из шкафа на кухне, но, разумеется, он понял бы, зачем она это сделала, а ей не хотелось снова смущать его. Гарольд изо всех сил пытался держаться, как хороший мальчик, что несколько напоминало попытки говорить на иностранном языке. Она вышла из дома, и мгновение они стояли вместе и смотрели на сад и на яму с разбросанной вокруг землей.
"Что ты собираешься делать?" — спросила она Гарольда.
"Не знаю", — сказал он. "Знаешь…" Он запнулся.