Агент

Кирилл рванулся в сторону, выхватывая маузер и проклиная свою расхлябанность. Думал ты много, комиссар, в облаках витал — и довитался!

Сбоку подлетел плечистый Кирюха, спеша вмазать комиссару прикладом в зубы. Авинов мгновенно пригнулся, делая путиловцу подсечку. Тот грохнулся, оброненную винтовку тут же подхватил Исаев.

Орущая толпа стала обтекать троицу, грозя недолгой, но мучительной смертью. Двое схватили Алекса, Кирилл съездил одному по зубам, на смену выбывшему подоспели трое…

Елизар Кузьмич не сплоховал — орудуя то прикладом, то стволом трёхлинейки, он отбил Лампочку и заорал:

— Вы что творите?! Мы ж свои!

— Комиссаров — на фонарь! — закричал кто-то шибко грамотный, и толпа угрожающе нахлынула на Авинова.

Исаев дважды выстрелил под ноги путиловцам и вскинул винтовку.

— Не комиссар это! — заорал он. — А белый офицер! А я у него ординарцем!

Толпа, будто волна прибойная, отхлынула. Кирилл похолодел.

— Скажите им, ваше благородие! — обернулся к нему Исаев.

Авинов молча сунул маузер в кобуру и поднялся на крыльцо. Оглядев притихших людей, он чётко отдал честь.

— 3-го Дроздовского полка капитан, — представился Кирилл. — Честь имею!

Толпа заревела, колыхаясь, будто всамделишные волны. Кое-где и «водовороты» закрутились — это наиболее накалённые путиловцы сцепились в «политической борьбе».

— Говори, ваше благородие! — послышался крик.

— Говори! Говори! — зашумела добрая тысяча народу.

Авинов прикинул, что форс-мажорные обстоятельства позволят ему оправдаться перед Сталиным. Дескать, пришлось красному комиссару срочно перекраситься в белый цвет, а то не сносить бы ему головы… Ну это на самый крайний случай, когда, как говорится, не отвертишься. Пока же всё вроде нормально — его тут никто не знает. А после того, как он побреется и переоденется, и не узнает… Или не опознает. Ну это уж как карты лягут…

— Я тут краем уха слыхал, как ваш комендант брехал про золотопогонников… — начал Авинов. — Особенно мне понравилось про «цепи рабства и насилие для рабочего класса». Враньё это! На екатеринодарском заводе «Кубаноль» ваши товарищи работают по восемь часов в день, получая по сто шестьдесят, по двести рублей в месяц! Чёрный хлеб там стоит двенадцать копеек, белый — двадцать, говядина идёт за рубль десять кило, масло за три двадцать, чай — восемнадцать рублей, молоко — сорок копеек за штоф,[171] мыло по рублю за фунт.[172] И так по всему Югу России — на новороссийской «Судостали», на царицынском «Урал-Волге», на бакинском «Бранобеле», на николаевском «Наваль-Руссуде»! Врать не буду, марципанами, рябчиками и ананасами рабочие на Белом Юге не объедаются, но и нет такого, чтобы дети трудящихся мёрзли и голодали! И это вас тут мобилизуют большевики, чтоб их Советскую власть спасали, а по ту линию фронта рабочие сами идут в Белую гвардию! Ижевская рабочая дивизия, Воткинская рабочая дивизия, Мотовилихинская, Сормовская — вон их сколько! — набрав воздуху побольше, Кирилл выдал: — За Советы без большевиков! Даёшь Путиловскую рабочую дивизию!

Когда штабс-капитан выкрикивал лозунги, то целью имел лишь собственное спасение да убережение от смерти друзей своих, однако того взрыва энтузиазма, свидетелем коему стал, он не ожидал.

— Даёшь! — грянули путиловцы. — Даёшь! Даё-о-ошь!

На пике эмоций рабочие перебили навязанную им заводскую ревтройку и тут же выбрали свою — из вальцовщика Егора Вожжеватова, кузнеца Николая Стратофонтова и слесаря Максима по кличке Люфт.