Агент

— Ладно, — махнул он рукой, — утром глянем. Отбой!

2

Ранним утром из-за мыса выплыли три белогвардейских парохода — «Парс», «Фельдмаршал Милютин» и «Вульф», вооруженные пушками. Плюхая лопастями гребных колёс, они подобрались поближе к Симбирску и дали залп. Да, это был не главный калибр какого-нибудь линкора, но и трёхдюймовки шороху навели изрядно — «храбцы» Гая выскакивали на улицу в одном исподнем, но с винтовками, обувались на бегу, прыгая на одной ноге, суетились без толку. Эскадрон Тоникса носился по улицам, пытаясь собрать все силы в кулак, но лишь пуще разводил панику.

С Волги донёсся пушечный выстрел — это на бой вышел пароходик «Дело Советов» с единственным орудием на палубе. Стрельба была удачной — снарядом снесло рубку на «Вульфе», и судно потеряло ход. Но тут приплыли «Василий Лапшин» с «Нижегородцем» и уделали красный пароход, разворотили ему всю корму — «Дело Советов» медленно закружился на воде, задирая нос и погружаясь.

Авинов спал одетым, так что ему оставалось лишь намотать портянки, обуться да затянуть свою «сбрую».

По Московской пронёсся открытый автомобиль Гайдучека. Начдив стоял, держась за раму ветрового стекла, и гортанно орал, взмахивая маузером:

— За мной, братцы, ура!

Из переулка выскочил Вилумсон — в штанах и обутый, но в одной рубахе. Он вёл за собою отряд штыков в двадцать. Над Старым венцом красиво лопнула шрапнель.

— Ложись! — закричал Авинов. — Короткими перебежками вперёд!

— За мной, храбрецы! — удалялся зов Гая. — Вперёд!..

«Комиссар Юрковский» почесал напрямки, пока не выскочил на Большую Саратовскую. За ним топотали красноармейцы — уже под сотню набежало. Южнее, на Стрелецкой, катились пушки степенного Кожмякова. Однако занять позицию ему было не суждено — в конце улицы замельтешили белые.

— Отря-яд, слушай мою команду! — напружинив шею, так что на ней вздулись синеватые вены, закричал Вилумсон. — По белым гадам беглый огонь!

Затрещали винтовочные выстрелы, Авинов тоже палил из маузера, целясь «в молоко». Сбоку вынеслась тачанка, ржущие лошади поворотили так резво, что лопнули постромки. Повозка перевернулась, пулемётчик вместе с «максимом» загремел на деревянный тротуар, но не отступился — залёг и открыл огонь, кроя всех разом. Белогвардейцы ползком отошли, красноармейцы залегли, вжимаясь в пыль и лошадиный навоз, «удобрявший» улицу.

— Прекратить стрельбу! — заорал Кирилл. — Чего ж ты, сволочь, по своим лупишь?!

— Я думал, это белые… — оправдывался пулемётчик.

— Тебе что, повылазило?

Тут на Стрелецкую вывернул броневик «Фиат-Ижора», ударяя очередями с обеих башенок, и бойцы дружно поползли к переулку. Иные из них сильно вздрагивали, прибитые пулями, и застывали недвижимо, но большая часть спаслась-таки.

— Отступаем! — гаркнул Вилумсон, хромая, — раненая нога его сочилась кровью, да так сильно, что в сапоге хлюпало.

— Держись! — крикнул Авинов, подставляя своё плечо, и вдвоём на трёх ногах они побежали-попрыгали, спеша скрыться от кинжального огня.

Поддерживая наштадива, Кирилл не думал о том, что спасает врага, — это как-то не приходило в голову. И в то же время он не играл в «комиссара Юрковского». Просто некий толчок в душе побудил его к милосердию, некий позыв остаться человеком.