Фура проломила перила и закувыркалась, складываясь внутрь себя, словно была сделана из жести. Упала с шестиметровой насыпи, ткнулась носом в ров, занесенный песком и сухой травой. Колеса застряли намертво; фуру развернуло. Цистерна налетела на кабину.
Винс не сразу успел погасить скорость и остановиться, а потому проехал далеко вперед. А вот Лемми видел все. Кабина и цистерна сложились под углом, а потом их отломало друг от друга. Сначала закувыркалась цистерна, а через пару секунд – и кабина. Цистерна оделась пламенем, а затем раздался взрыв. Все вокруг окутало коконом огня и чадными клубами густого дыма.
Мимо, прыгая на камнях, прокатилась кабина, с каждым оборотом все дальше уходя от привычных цветов и очертаний и превращаясь в нечто бесформенное, бурое… Там, где плавился и тек металл, оно красиво извергалось яркими осколками солнца.
Наконец комок бывшей автомобильной упорядоченной плоти замедлился и вовсе замер, явив небу покореженные остатки окна. Цистерна пылала еще на полсотни шагов дальше, фонтанируя огнем. К этому моменту Винс уже мчался назад по следам собственных шин.
Он увидел фигуру, которая пыталась протащить себя через заклинившее окно. К нему повернулось лицо. Впрочем, лица и не было – только кровавая маска. Водитель выбрался по пояс, а дальше застрял. Лишь загорелая рука – рука с татуировкой – торчала вверх, словно перископ подводной лодки. Кисть ее медленно болталась туда и сюда.
Винс остановился у байка Лемми, задыхаясь и ловя ртом воздух. На миг замер, не в силах сдвинуться с места, а потом наклонился, уперев ладони в колени, и почувствовал себя чуть лучше.
Лемми сказал хрипло:
– Ты все-таки достал его, кэп.
– Надо бы убедиться наверняка.
Хотя торчащая перископом застывшая рука и качающееся запястье вроде бы дополнительных доказательств не требовали.
– Сделаем, – отозвался Лемми. – Заодно отолью.
– Не на него же, живой он там или нет, – заметил Винс.
Послышался рев «харлея»: возвращался Рейс. Он эффектно опустил подножку, заглушил двигатель, спешился. Его покрытое пылью лицо сияло восторгом и торжеством. Винс не видел сына таким радостным с двенадцатилетнего возраста. Тогда он выиграл грунтовую гонку на микролитражке, которую Винс для него соорудил: желтый болид на двигателе от газонокосилки. Когда сигнальный флаг опустился, отмечая финиш, Рейс вылез из кабины с точно таким же выражением лица.
Вот и сейчас он вскинул руки и обнял Винса.
– Ты это сделал! Сделал, отец! Ты поджарил этого мудака!
На краткий миг Винс принял объятие. Потому что последний раз его так обнимали давным-давно. И еще потому, что это было искренним порывом его испорченного сына. Подобные порывы случаются со всяким человеком. Винс продолжал верить в это даже в старости; даже после всего увиденного. Так что он ответил на объятие и испытал радость, ощущая живое тепло, – и пообещал себе этот миг запомнить.
Затем он ощупал грудную клетку сына. Нажал. Ребра целы. Рейс переступил ногами в сапогах из змеиной кожи; выражение любви и торжества угасало.
Нет, не угасало. Истаивало. На лице сына снова проявлялась гримаса, хорошо знакомая Винсу: недоверие и неприязнь.
Да нет… Почему он решил, что неприязнь? Это никогда и не было неприязнью.
Это ненависть, яркая, острая.