– Так почему вы не подорвали машину, доверенную вам советским народом и государством? Почему бросили танк? Чтобы немцы отремонтировали его и стреляли по вашим товарищам? Под трибунал пойдете! В штрафные роты!
– Прекратить, – холодно сказал Репнин, глядя в бешеные глаза комиссара. – Что-то вы не по делу распалились, товарищ майор. Капотов был контужен и мало что соображал. Ему в госпиталь надо, а не под трибунал!
– А вы не защищайте, комбриг! – отрезал Червин. – Р-распустились! Бросают танки, будто окурки!
– Вы видели брошеный танк? – повысил голос Геннадий. – Машина Капотова горела! И боеукладка взорвалась через пять минут после того, как экипаж покинул танк через люк в днище!
– Башня на месте!
– И что? Значит, крепко сделан! Внутри-то все покурочено! Как еще его нужно было подорвать, по-вашему? Дерьма навалить, чтоб никто не сунулся?
– Хватит на меня орать! – взбеленился Червин.
Коренастый, плотный, черноусый, он вытянулся, как мог, сжимая кулаки. Ноздри раздуваются, губы – в нитку…
– Вы еще меня припомните, товарищ подполковник, – выговорил комиссар лязгающим голосом.
Круто развернулся и пошагал прочь.
Танкисты оживились, запереглядывались. Наша взяла!
А Капотов сомлел, оседать стал – Репнин еле поспел, ухватился за старшину.
– В санбат. Живо!
Гвардейцы всей толпой понесли Капотова к медикам…
«Сцена из военной жизни» имела неожиданное продолжение.
Нет, Червин не писал рапортов – комиссар заперся у себя и не показывался на людях.
Лейтенант Амосов, уполномоченный Особого отдела, рассказал по секрету, что комиссар здорово напился.
– Да он неплохой мужик, – сказал лейтенант. – Ну, бывает, что перестарается… – Помявшись, он добавил: – Разрешите мне, товарищ подполковник, быть всегда с вами…
– Так вы же и так с нами!
– Да вы не поняли меня… Вместе с вами в бою!