– Понял!
«Т-43» на скорости обогнул подбитый танк и развернулся – по улице удирала немецкая самоходка. Далеко не ушла. 107-миллиметровый снаряд догнал.
– Товарищ командир! – подал голос Борзых, снова заряжающий и – по совместительству – радист. – Комбат передал приказ свыше – идти к центру города с зажженными фарами, включив сирену, с максимальным огнем!
– А мы как идем? Заряжай фугасным!
– Есть… – закряхтел Иван.
Снаряд весил больше пуда…
Боеприпас тут же пригодился – фашисты устроили подобие дзота в полуразрушенном флигеле.
– Огонь!
Точным попаданием от флигеля один фундамент остался. А тут «троечка» подвернулась – залепили «троечке» фугасным в бочину. Прободало, как полагается, и вывернуло танк наизнанку…
…Уже в темноте взвод Репнина вырвался на Крещатик и остановился на площади Калинина. Была ночь, но оранжевое зарево пожаров рассеивало мрак. В мрачном инфернальном свете чернело проемами здание бывшей Думы.
Репнин вылез из люка и криво усмехнулся. На его памяти тут все выглядело по-другому, а площадь назвали Майданом незалежности.
Здесь, на этом самом месте, где гибли советские солдаты, освобождая Киев от фашистской нечисти, будут бесноваться всякие «правосеки» и «атошники», селюки-западенцы станут жечь шины, а молодежь – самозабвенно скакать, словно взбалтывая в себе человечью гниль.
Пахло гарью, как смердело тогда, на Майдане, и к горечи тошных воспоминаний добавлялась чадная ёлочь. Бой стихал, отдалялся.
Неподалеку остановилось еще несколько танков. Их чумазые экипажи вылезали на броню, кричали, орали, изредка направляя в небо короткие очереди.
Репнин стоял на броне, ощущая под ногами дрожь, пускаемую дизелем, и мягко улыбался. Он поклялся себе, что никогда площадь Калинина не обратится в Майдан незалежности. Никогда над этим древним городом не спустят красный флаг, чтобы взвился петлюровский жовто-блакитный. Он не допустит такого позора.
И в этот самый момент прилетела пуля. За ней другая.
Падая, Геша подумал, что в него попали снайперы Парубия, подло расстрелявшего майдановцев.
«Долетели пульки из будущего…» – вспыхнуло в меркнувшем сознании. И потухло.
Очнулся Репнин среди белых стен, под белой простыней. И занавески на окне, в которые засвечивало солнце, тоже были цвета снятого молока.
В теле жило такое ощущение, как будто он пробудился от долгого мучительного сна. И больно было в том сне, и муторно, и противно. Или не спал он вовсе и все происходило по правде?
ebooksa