Страшные сказки дядюшки Монтегю

– Ведьмами, колдунами, чародеями, лешими, оборотнями…

– Оборотнями? – поперхнулся я.

– Почему нет? – пожал плечами дядюшка Монтегю. – Но суть в том, что северные люди почитали лес и почитали деревья – боялись их и им поклонялись.

– Дядюшка, а как они им поклонялись? – спросил я и взял с подноса печенье; сахара в вазочке уже не было.

– Полагаю, по-разному, – ответил дядюшка. – Римские историки рассказывают нам о священных рощах, о дубах, обагренных кровью…

– Кровью? – переспросил я, едва не подавившись печеньем.

– Ей сáмой, – сказал дядюшка Монтегю. – В рассказах историков говорится о жертвоприношениях, в том числе человеческих. Кельты, например, обожали трофеи в виде голов побежденных врагов. Отрубленные головы они развешивали на ветвях, наверно, с такой же радостью, с какой твоя мамаша украшает елку на Рождество.

По-моему, ни кельтам, ни моей матушке эти занятия радости, скорее всего, не приносили. Дядюшка улыбнулся, заметив мое недоверие.

– Но зачем поклоняться деревьям? – удивился я.

– Затем, что они более достойны поклонения, нежели многое иное на этом свете, – ответил он. – Ты же знаешь, как долго живут некоторые деревья. Представь, сколько всего они повидали на своем веку. Кое-где на церковных кладбищах встречаются тисы, которым уже больше тысячи лет, они гораздо старше старинных церквей, возле которых растут. Корни у них в одном тысячелетии, а ветви уже в другом. Разве можно не застыть благоговейно при виде великолепного дуба, ясеня или вяза, стоящего одиноким скорбным великаном? – Он снова сложил перед собой кончики пальцев, из мрака сверкнула его волчья улыбка. – Кстати, я знаю историю как раз о таком дереве, – произнес дядюшка. – Хочешь, я тебе ее расскажу?

– Еще как хочу! – В конце концов, ради этого я и пришел.

– Боюсь, для тебя она будет немного страшновата.

– Бросьте, дядюшка. Пустяки, – смело сказал я, хотя в душе не был так уж в этом уверен.

В тот момент я походил на человека, который, дождавшись, пока его кабинка достигнет верхней точки колеса обозрения, начинает сомневаться, стоило ли вообще в нее садиться.

– Прекрасно, – сказал дядюшка Монтегю, глядя на огонь. – Коль так – слушай…

Не влезай

Сад со всех сторон окружала высокая каменная стена, окрашенная тут и там желтыми, серыми и нежно-кремовыми пятнами лишайника. С восточной стороны в стене были высокие, темного дерева ворота, к которым вела посыпанная гравием дорожка. На запад можно было выйти через небольшую арку, обрамленную двумя отчаянно колючими кустами; для этого следовало открыть калитку, выкрашенную полуоблезшей краской бутылочно-зеленого цвета и запертую на тяжелый кованый засов.

Калитка вела на выгон площадью около двух акров, с одной стороны ограниченный уже упомянутой стеной сада, с противоположной – зарослями боярышника, лещины и кизила, а с двух других – деревянной изгородью из уложенных на столбики жердей. Почти ровно посередине выгона росло гигантское и очень старое дерево.

Отец с гордостью указал на него, когда проводил для Джозефа ознакомительную экскурсию по роскошному новоприобретенному дому и примыкавшим к нему владениям. Отец Джозефа был обычно скуп на эмоции, отдавая, видимо, весь жар души своей работе, про которую Джозеф мало что понимал, кроме разве того, что она как-то связана с деньгами и их приобретением. Но, показывая Джозефу дерево, отец проявил несвойственную ему сентиментальность. Он неуклюже, но нежно обнял Джозефа за плечи и сказал:

– Видишь это дерево, сын? Этот древний вяз? Разве он не прекрасен – этакий великан! Ему, должно быть, уже много сотен лет. Сколько же всего он повидал на своем веку!