Она подняла голову и с вызовом посмотрела на отражение Елизаветы Николаевны, готовясь защищать свою точку зрения. Однако делать этого не пришлось. Учительница кивнула и снова вернулась к ее волосам.
— Да, вы правы. Каждый человек вправе решать сам. И никто не должен ему указывать.
— А почему вы сюда переехали?
— Примерно по той же причине, что вы хотите уехать: мои родители увезли меня в Прагу, когда мне было пять. Они были спортсменами, и их пригласили работать в Чехию. Я тоже не выбирала свое место жительства, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось вернуться в Россию, и я выбрала это место. Здесь, как минимум, не пришлось покупать жилье. В этой квартире когда-то жила моя бабушка, затем она по наследству перешла моим родителям, а потом — мне.
Упоминание наследства дало Яне понять, что родители Елизаветы Николаевны мертвы, но она не стала ничего спрашивать.
— Значит, вы местная? А мы как-то с ребятами гадали, как вы вообще узнали про наш город.
— Не то чтобы местная… Мои родители уехали отсюда очень давно, еще до моего рождения, и, честно говоря, я не помню, чтобы когда-то приезжала сюда, но иногда, во время прогулок или утренних пробежек, какие-то места кажутся мне знакомыми. Даже если я сотни раз ходила мимо, бывает остановлюсь, и внезапно вспоминаю, как давно-давно уже ходила здесь. Как дежа вю, понимаете?
Яна не понимала, но на всякий случай кивнула.
— Возможно, вы все-таки приезжали к бабушке, просто не помните.
— Возможно, — согласилась Елизавета Николаевна. — Честно говоря, я вообще почти не помню жизни в России, могла забыть и поездки сюда.
Они еще о чем-то болтали, пока Елизавета Николаевна расправлялась с ее волосами, а когда работа была окончена, она посмотрела на часы, засекая время.
— Итак, у нас есть время выпить по чашке чая. Я как раз на выходных в Алексеевске купила вкусные конфеты. Вы едите конфеты?
Яна, конечно же, ела. К ее собственному удивлению, по прошествии часа дома у своей учительницы она совсем перестала смущаться и внезапно поняла, что Елизавета Николаевна на самом деле страшно молода. И хоть в ней все еще чувствовалась строгость и некоторая отчужденность, Яне стало понятно, что это просто черта характера, а не манера держать себя с учениками.
Она много и интересно рассказывала о Чехии, так что Яне еще сильнее захотелось переехать туда; говорила, что много лет занималась синхронным плаваньем, рассказывала всякие интересные вещи о соревнованиях. Яна, в свою очередь, делилась деталями жизни здесь, воспоминаниями о том, как жила в Санкт-Петербурге, и мечтами о переезде к маме в Карловы Вары. В последнем случае Элиза — Яне уже даже в мыслях не хотелось обижать ее, называя Лизкой, но и на строгую Елизавету Николаевну она почти не тянула — почему-то хмурила лоб, и тонкие брови цвета темной карамели чуть-чуть сходились ближе на переносице.
Наконец пришло время смывать краску, и они снова отправились в ванную. Когда черная вода, стекающая с волос и исчезающая в сливе, стала прозрачной, Элиза тщательно отжала их и замотала в полотенце.
— На мой взгляд, получилось отлично, — признала она, вытаскивая из шкафчика фен. — Сейчас высушим и проверим.
Однако проверить ей не удалось, поскольку в гостиной зазвонил телефон. Элиза сунула Яне в руки фен, а сама вышла из ванной, прикрыв дверь. Вернулась буквально минуту спустя, и Яна сразу почувствовала перемену в ее настроении: только что веселая и смешная Элиза снова превратилась в строгую и холодную Елизавету Николаевну.
— Что-то случилось? — испуганно спросила Яна.
— Боюсь, я вынуждена вас оставить. Мне срочно нужно в школу.
— Это, наверное, по поводу убийства Марины Петровны…