50 и одно дыхание глубже

22
18
20
22
24
26
28
30

– Конечно, Николас. У нас всё получится, если мы будем рассказывать друг другу о том, как реагируем на происходящее. Даже на прошлое. Хорошо, я буду завтракать, а ты можешь смотреть, – улыбаюсь ему, и он кивает. Убираю руки от него и, глубоко вздохнув, иду к столу, забираясь на стул, беру в руки приборы. Омлет уже остыл, но я буду есть, чтобы он смотрел на меня. И ведь делает это. Садится напротив. Наблюдает за каждым кусочком, что кладу себе в рот.

– Чай? Кофе? Есть апельсиновый сок, утром купил, – предлагает Николас.

– Сок. Спасибо, – улыбаясь ему, жую завтрак. Это очень необычно, что он везде чувствует себя хозяином. А я в гостях. Тоже смущаюсь, но и мне хорошо. Внутри тепло, словно он моё солнце, согревающее меня даже не дотрагиваясь.

Ставит полный бокал рядом со мной и, наливая себе, возвращается на место.

– Николас, а могу я задать вопрос? Он не особо приятный…

– Задавай. Ты можешь спрашивать меня обо всём, – перебивает меня, отпивая сок, и ставит бокал на стол.

– Как дела в клубе? И что за ублюдок, который бил тебя на видео? – На одном дыхании произношу. Быстро. Боюсь, что не позволю себе спросить это.

Он напрягается, набирает полную грудь кислорода и выдыхает его.

– Клуб открылся снова два дня назад. Я не могу лишить людей их дома, к которому они привыкли, – не смотрит на меня, избегает. Да и я тоже просто слушаю, тыкая вилкой в недоеденный омлет.

– Он не ублюдок, Мишель. Его зовут Эл, и он мой друг…

– Друзья разве так поступают? – Шепчу я, поднимая на него голову.

– Он не имел права отказаться, потому что знал – я заслужил. Таковы правила в этом мире, крошка. За каждую ошибку ты должен расплатиться вдвойне…

– Или же больше. Там было намного больше. Он же мог убить тебя! А заражение крови? Почему никто не помог? Почему…

– Это было моё желание, Мишель. Здесь нет виноватых. Это мой приказ. И они выполнили его, хотя всё же, Грегори приехал, и, пока я был в отключке, обработал всё, – встаёт со стула и забирает у меня тарелку.

– У тебя на следующий день была конференция. Я не могла ходить, сидеть, да даже дышать. У меня болело всё, особенно мышцы. Как? Скажи, как же ты это сделал, что никто не понял, насколько тебе больно? – Тихо спрашиваю я, наблюдая, как он выбрасывает омлет и, быстро ополаскивая тарелку, ставит её обратно.

– Я не чувствовал, – глухо произносит он, вытирая руки, и поворачивается ко мне.

– Обезболивающие?

– Нет. Ни разу не употреблял их. Я должен был ощутить всю палитру. Мне так легче принять свою ошибку, понимаешь? Было легче, до этого раза. Что-то пошло не так. Я больше не ощущал ни искупления, ни облегчения, а только тяжесть внутри. Если честно, даже не помню, что говорил на конференции. Я был в себе, анализировал всё снова и снова. Пытался понять, как мне жить, и смогу ли я это сделать. Ещё невозможность появится у тебя, а потом кладбище. Не знал, имею ли я право оскорблять твой траур своим появлением.

Смотрю на него и так горько оттого, что никто раньше мне не показал правду, которая происходила с ним, а я не видела её. Только сейчас с каждым его словом, проникающим в меня взглядом полным боли и безысходности, я верю ему. Верю тем словам, что сказал вчера. Верю в то, что ему сложно смириться с любовью. Принять её. Понять. Аналитика. Увы, чувства не поддаются цифрам и чётким рамкам. Чем жёстче ты себя ограничишь, тем они становятся сильнее и выйдут за берега, затопив собой всё вокруг. В отместку тебе за игнорирование их. Смотрю на него, и, кажется, снова влюбляюсь. Он стал другим, более открытым, приближённым к человеку, а не роботу.

– Я больше не Мастер, – эти слова заставляют посмотреть в его глаза. Боюсь, что увижу там печаль, нежелание, и даже обвинения меня в этом. Ничего. Чистый шоколад.