Но самым худшим - действительно, худшим! - было наше следующее открытие: эти скопления человеческой плоти могли делиться на несколько частей. Даже те, кто на вид представлял собой одиночное мужское, женское или детское тело. Когда их касались солнечные лучи, они начинали кричать; от их тел поднимался гнилостный запах и зловонный туман, и они начинали делиться. Да, они раскалывались, исходили паром, барахтались в грязи и ядовитой жиже, а затем... Затем они начинали расширяться, расплющиваться, выпячиваться, разламываться, словно их мыли или растягивали в противоположных направлениях, пока они не расширялись до величины двух мужских торсов. А потом от макушки до промежности появлялась кровоточащая демаркационная линия, как на надрезанном фрукте. И две половины человека медленно, под отвратительные, тошнотворные звуки отделялись друг от друга, связанные лишь тонкими паутинками человеческой ткани, пока полностью не заканчивалась бифуркация, и на земле не оказывались два создания. Два бесформенных желеобразных существа, быстро застывающих, как охлаждённый жир.
То, о чём я тебе рассказываю, безбожно и гнусно, и я никогда бы не признался в этом, если бы моё время не подходило к концу. Я не могу притворяться, что понимаю дьявольскую механику этих кошмаров. Но судя по тому, что все "отпочкования" выглядели похожими на Вердена, я могу предположить, что это именно его семя росло и размножалось на этих несчастных людях, как сорняк бесконтрольно рассеивается на плодородных полях. Думаю, так оно и есть. Я уверен, что те существа, слепленные из многих тел, должны были разделиться на нескольких, когда придёт их час. А дальше... Господь милосердный, ты хоть представляешь, как скоро эта чума плоти и духа людского могла распространиться от одной деревни к другой, как отвратительная зараза?! Я признаюсь тебе, что тогда мы предали всех этих проклятых гибридов огню. И правильно сделали. Как они кричали и бесновались! И женщина, которую вытащили из погреба. На ней росли трое её детей: безглазые, уродливые, извивающиеся тела; они напоминали недоразвитый плод, пытавшийся самостоятельно выкарабкаться из матки. И мужчина, который разделился на двух прямо на наших глазах; его половинки вначале ещё соединялись кровавыми тяжами, напоминавшими резину, а затем полностью разделились, растянулись... У одного из образовавшихся созданий челюсть оттянулась почти на метр до самого пояса. Господи, как же это существо сопротивлялось! Как оно пыталось сначала разделиться, а затем вновь склеиться, пока огонь глодал его плоть!
Вот так, сестра моя. Мы спалили всех в той проклятой деревеньке. Это была тяжёлая работа. В конце концов, мы насчитали тридцать три тела... Хотя некоторых было довольно сложно считать, ведь они состояли не из одного, а из трёх-четырёх человек. В скором времени мы сожгли дотла и всё поселение, и даже низину вокруг. Несчастные всадники следовали за нами и посыпали выжженную землю солью. Но основной нашей заботой, по мнению Гундрена, был Алардус Верден. Да, мы поймали его, и он яростно боролся. Делился сначала надвое, затем натрое, но в итоге мы сломили его сопротивление залпом мушкетов и горящих стрел. Мы связали его, как свинью, и потащили на другую сторону гибельных холмов, пока солдаты сжигали деревню. Гундрен сказал, что позже мы вернёмся с порохом и запалами и сровняем с землёй эти проклятые холмы, чтобы и памяти о них не осталось. Но что-то я отвлёкся. Мы притащили Вердена на выбранную нами для костра поляну и привязали его к стволу засохшего тиса. Он извергал проклятия и богохульства на языках, большинство из которых мы даже не знали. Ни один порядочный человек не должен слышать такие речи. У меня до сих пор в ушах стоит уверенный голос Гундрена и слова, которые я теперь начинаю презирать.
- Признай свой грех ведьмовства, Алардус Верден. Свой и своих родичей! Этого нечестивого и дьявольского шлюшьего семени! Признайся перед ликом Господа нашего, иначе мы заставим тебя есть святую соль и пить святую воду. Кто научил тебя, Верден, сему проклятому искусству колдовства, и откуда он пришёл? Признайся, колдун, признайся!
Но Верден лишь хихикал, как злобная сумасшедшая старая ведьма. И был обезглавлен. Этим всё и должно было закончиться, но... Его голова продолжала жить, как и обезглавленное туловище! Тогда мы сложили вокруг него поленья и предали огню и вечным мукам. Хотя должен признаться и тебе, сестра моя, и Богу на небесах, что Верден не сгорел так, как сгорел бы я, или ты, или любой другой! Мы сожгли его до чёрного пепла, но и после этого я не мог сказать, что к нему пришла смерть. Терзаемый пламенем, обгорелый труп Вердена продолжал двигаться и продолжать жить. Не решившись оставить это дьявольское отродье, мы отвязали его от столба, скрутили труп верёвками, накрыли брезентом и забросили в повозку. Мы привезли его останки в Вюрцбургскую Башню, где много дней спустя он, наконец, был умерщвлён. По решению епископа Дорнхайма останки скелета Алардуса Вердена были помещены в крепкий гроб, крышка была забита сотней гвоздей, а сам гроб обмотан многометровой цепью. На этом моё знание вопроса заканчивается, моя дорогая Мадлен. Эта история оставляет меня с трясущимися руками и седыми волосами, хотя мне ещё только тридцать один год. Как раз перед тем, как я покинул Гундрена и самого Епископа Дорнхайма, я слышал, что гроб исчез. Каким образом? Понятия не имею.
На этом моя исповедь окончена.
То, что мы сделали в Кобольддамме, было нашей работой, и длань Господня указывала нам путь. Я знаю это. Но именно этот пример - пламя, которое зажжёт земли, как ничто прежде, и принесёт сотни смертей невинных жертв. Я не отрицаю, что существует в этом мире и истинное зло! Но оно - такая редкость... Однако, если эта редкость попадёт в руки такого монстра, как Гундрен, то даст ему повод и оправдание для бессмысленных убийств и разбоя.
Всё, моя милая сестра, моя дорогая Мадлен. Больше я не скажу ни слова. Прости своего брата, но не жалей его: он сделал то, что сделал, будучи в здравом уме. Храни Господа нашего в сердце своём, и пусть он защитит тебя от зла. Но помни, милая моя: в эти тёмные времена такое зло, как Верден, встречается очень и очень редко, а вот зло, подобное Гундрену, напротив, становится слишком распространённым.
Прощай, моя дорогая сестра.
Искренне любящий тебя брат,
Гензель Зондерхайм".
Немного озадаченный, я отложил в сторону копии старого письма, на мгновения погрузившись в эпоху четырёхсотлетней давности. Все эти невинные жертвы. Но не все из них были невиновны, если верить только что прочитанному мной письму. Я не сомневался, что письмо было древним, но было ли сказанное в нём правдой? Даже при воспоминании о Крофте - или о том, кем он стал - я продолжал сомневаться. Всё было настолько неправдоподобным. Но в глубине сердца, признаю, я уже поверил написанному. Предполагаемые события в Кобольддамме говорили о человеческих существах, делящихся, как клетки; о людях, сросшихся вместе, словно в какой-то извращенной стадии бинарного деления. И разве не об этом же подумал я сам, когда увидел останки Вердена? О том, что скелет колдуна выглядит так, словно начал почковаться во время сожжения? Конечно, тогда шёл дождь, по земле стелился туман, свет фонаря был тусклым, а я устал от тяжёлого физического труда... Но тот скелет не был обычным. Я вспомнил, о чём тогда подумал: костяк Вердена выглядел так, будто два скелета решили слиться воедино, либо один скелет решил расщепиться надвое.
Безумие. Неужели я всерьёз об этом думал и верил в это?!
Да, думал. И верил.
Ладно, допустим. Алардус Верден призвал нечто. Нет, не христианского дьявола, а кого-то из тех сущностей, о которых мне рассказывал Крофт, начитавшись древних книг. Сущностей, что были гораздо древнее, чем само христианство, да и мир вообще. Абсолютное вселенское зло. Возможно, из другого измерения. Что мне тогда сказал Крофт? Что-то вроде "они разгуливают не по тем пространствам, о которых мы знаем или можем догадываться, а за их пределами, меж мирами". Значит, Верден призвал это наделённое сознанием зло из другого измерения, и оно его заразило, поглотило, изменило его биологию, пока его организм не стал абсолютно чужд нашему миру. А затем болезнь начала захватывать всё новых и новых жертв, расползаясь, как злокачественная опухоль. Он заразил всех в той деревеньке, и они, в свою очередь, тоже начали делиться. И это начало бы бесконтрольно расти в геометрической прогрессии, пока полностью не захватило бы весь наш мир через определённое время. К счастью, отряд охотников на ведьм пресёк заразу раньше. А Алардус Верден, источник заразы, был обезглавлен, сожжён и заперт в гробу. И гроб этот находился глубоко в земле в тайном месте, пока мы с Крофтом не раскопали его...
И тогда...
Господи, что же мы выпустили на свободу?!
Дрожащими руками я снова взял письмо Крофта. Начал читать с того места, где остановился. Там оставалось уже немного.
"Если ты сделал то, о чём я тебя просил, Криг, значит, ты знаешь всё, что тебе следует знать. Мне жаль, что я втянул тебя в этот бардак. Я понятия не имею, что мы высвободили; что мы выдрали из земли, как гнилой зуб. Наверно, ты сейчас уверяешь себя, что всё, написанное в письме, полная чушь. Я не могу тебя винить в этом. Но поверь мне, дружище: это правда. Ибо кости Вердена не были мертвы! В них сохранилась жизнь! В этих костях существовало нечто древнее и смертоносное. И мы выпустили это на волю. Века для существа, подобного этому - ничто. Пыль. Четыреста лет или сорок тысяч - не важно. И эти кости живы даже сейчас...
Та рука, те кости, что я взял для своей небольшой Руки Славы, не были обычными; в этих заражённых костях сохранилось дремлющая, злобная жизнь. Я вмешался, Криг, и теперь эта зараза распространяется. По глупости своей я разбудил её, и теперь инфекция во мне; это существо возродится в моём теле и захватит весь мир, как и намеревалось сделать несколько столетий назад. Только ты можешь это остановить, Криг. Я чувствую, как оно размножается во мне даже сейчас, когда я пишу это письмо, заражая клетку за клеткой. Пока его сознание - сознание Вердена - дремлет, но вскоре оно окрепнет и очнётся, и тогда... Ты понимаешь, к чему я клоню?