Бастилией Вадиму послужила никем не занятая вежа на краю села. Бугрин предварительно обследовал ее, проверил, нет ли пробоин в обшивке и нельзя ли сделать подкоп в вечной мерзлоте. Убедившись, что данные пути побега исключены, а до дымового отверстия без лестницы не добраться, отконвоировал туда арестанта и приставил ко входу снаружи двух солдат, которых сам же и отобрал. Караульным настрого запрещалось общаться с задержанным, а также велено было не реже раза в пять минут обходить вежу кругом, смотреть, все ли ладно.
Для надежности Бугрин хотел еще и руки Вадиму связать, но тут Барченко и Адель выразили категорический протест.
– Мало вам, что в пенитенциарий ввергли, так еще хотите в колодника обратить? Нет у вас, милостивый государь, ни малейшего понятия о нравственности и благородстве!
– Потешно! Он же там задубеет совсем, если еще и руками шевельнуть не сможет…
Выторговали не только свободу от пут, но и вязанку дров. Оставшись в веже-карцере наедине с собой, Вадим развел костерок, улегся рядом с ним и, подперев щеку ладонью, погрузился в рефлексию.
Влип он, конечно, по самое не балуйся. Что заперли – это полбеды. Дундук Бугрин не учел того, что не надобно заключенному стены вспарывать и грунт мерзлый расковыривать. В контрразведывательном отделении новобранцев по два часа ежедневно в гимнастических залах муштровали – обучали рукопашному бою. Вадим за три месяца освоил эту науку на высший балл, однажды на Малой Конюшенной заставил ретироваться шестерых недоумков, которые к гимназисточке приставать вздумали. Что ему двое увальней, пускай и с винтовками! Выскочить, засандалить по зашейку одному, второму, и пока будут землицу давить в отключке, удариться в бега. Но куда? Вокруг – тундра, местами непроходимая. Положим, Аннеке сжалится, спрячет. Но, во‑первых, Бугрин, обнаружив побег, сразу явится в стойбище, перевернет там все вверх дном, обвинит саамов в сокрытии злочинца. А во‑вторых, сколько придется от людей ховаться? За восемь лет в каземате одиночество обрыдло хуже горькой редьки. Снова в подполье? Нет, увольте…
Костер пережевывал тощие полешки (Прохор, сволочуга, поскупился – подсунул что похуже), тепла давал мало. Вадим подмерз, набросил на плечи шинель.
Помыслы унеслись в поросшие быльем довоенные годы. После воскрешения памяти он мог путешествовать по своему прошлому без труда.
Университет. В учебной зале сидят будущие юристы, профессор Дикань читает лекцию, прерывается и, подойдя к распахнутому окну, говорит:
– А не пойти ли нам, судари мои, прогуляться? Погоды эвона какие стоят!
Без «сударей» у него редко какая фраза обходилась.
– А как же предмет? – пищит кто-то из зубрил.
– А что предмет? Мы его и на улице изучим!
Нестандартный был человек, отставной военный следователь Роман Юрьевич Дикань. И ходы любил нестандартные.
Пылит орда студиозусов по плавящемуся от жары Васильевскому острову. Дикань увлеченно рассказывает о древнем римском праве и вдруг выпаливает:
– Стоять смирно, судари мои, назад не смотреть!
Все вытягиваются в струнку, как на плацу. А профессор спрашивает:
– Ответьте-ка, судари мои: мимо кого мы только что прошли?
Вспыхивают прения: городовой? извозчик? торговка пирожками? Если кто угадывает, Дикань задает дополнительные вопросы: во что встречный одет? имел ли при себе какие-нибудь вещи? какого цвета у него глаза и волосы?
– А для чего нам это, Роман Юрьич? – снова пищит буквоед, привыкший постигать ученость по книжкам.