Он моргнул.
- Что?
- Если только ты не хочешь, чтобы твой отец съел ее.
- Н-н-нет! - сказал он, и его голос прозвучал для него как плохая пародия на Джимми Стюарта[41].
- Тогда поехали.
Она была самоуверенна и держала все под контролем, ее голос и манеры были пронизаны деловой точностью, а слезы исчезли.
Он не понимал, что происходит. Он был ошеломлен, словно двигался во сне сквозь толщу воды. Когда она подошла к пассажирской стороне машины, он открыл водительскую дверь и сел.
- Поторопись. Нельзя терять ни минуты.
Они поехали к нему домой. Он достал из гаража перчатки и ножовку, пошел к мусорным бакам и отпилил одну из негнущихся собачьих лап, скрещенных в позе эмбриона.
Он бросил отрезанную конечность в багажник вместе с пилой и перчатками, и они молча вернулись к дому Джоанны.
Они сидели на кухне и варили ногу в кастрюле Vision Ware, разговаривая о Вуди Аллене. Рон был поражен болезненной абсурдностью всего этого, но фильмы Вуди были одним из их общих интересов, и, возможно, в данный момент было лучше всего полагаться на то, что они вместе разделяли. Видит Бог, ему не хотелось ни говорить, ни думать о том, что кипит на плите. Их тривиальная беседа служила если не отвлечением его мыслей от абсурда, то хотя бы временным перенаправлением их на другие, более здоровые, более нормальные пути.
Джоанна включила таймер, и когда прозвенел звонок, напугав их обоих, она встала со стула и подошла к плите. Он сопровождал ее. В воде плавал мех; выглядело как волосяной суп в кастрюле. Из этого отвратительного месива она выудила голую мускулистую собачью лапу.
- Так, - она поморщилась. - Давай отнесем это папе.
Она вышла из кухни и направилась по короткому коридору к закрытой двери предположительно хозяйской спальни.
Она постучала.
- Папочка?
Рон не услышал никакого ответа.
Джоанна улыбнулась.
- Он сказал, что все в порядке. Заходи.
Она открыла дверь, но в комнате не было ни кровати, ни комода, ни вообще какой-либо мебели, кроме единственного белого стола. На столе стояла огромная урна.