Оставшиеся партизаны и мы с Яшкой нырнули в барак и залегли. Шум моторов приблизился. Целая кавалькада. Пара мотоциклетов, три лоханки… Свет фар резанул сквозь выбитые окна над нашими головами.
Кровь в висках стучала прямо-таки набатом. Остановятся? Или нет…
Снижают скорость?
Раздалась неразборчивая команда на немецком. И вся кавалькада промчалась мимо. В ту сторону, где только что рванула граната.
Фух.
Стало тихо. Так тихо, что даже писк выводка новорожденных мышат под полом слышно.
— Уехали? — прошептал над самым ухом Яшка.
— Не шевелитесь пока, — едва слышно проговорил я. — Проверю сначала не оставили ли соглядатая.
Я скользнул вдоль стены, выглянул в окно одним глазом. На дороге было пусто. Вдалеке забрехала собака. Бахнул где-то совсем уж далеко одиночный выстрел.
Вроде никого.
— Дядя Саша… — снова свистящий шепот Яшки.
— Да погодь ты, — шепотом же отмахнулся я. — Тихо всем сидеть.
Дисциплинированных парней Слободского было не видно и не слышно. Молодцы, ребята, натренировались тихариться.
Я протиснулся мимо ящиков к выходу.
Выглянул.
Никого.
Почти шагнул наружу. Но остановился.
Вот подумай, дядя Саша, если бы ты оставил наблюдателя на улице, ты бы что ему приказал? «Стой как дурак на самом простеливаемом месте и крути башкой». Ах, да. Закури еще, чтобы тебя издалека было видать…
Нет уж. Сейчас такое дело, что лучше перебдеть.
Потерпит Яшка с его делом, не развалится.