– Хорошо, хорошо. Если без уголовщины, то так и напишем.
Иннокентий для торжественности поднялся, и железным голосом отчеканил:
– А-а, каково, Матвей Захарыч? Почти, как у Лермонтова! Что скажите?
– Во-первых, – сказал Захарыч разочарованно, – во времена Лермонтова не было колхозников. А во-вторых, Иннокентий, ты же мне обещал не использовать в тексте никаких уголовников. А что в результате?
Иннокентий на мгновенье задумался.
– Да, Матвей Захарыч, пожалуй, вы правы. Извините. Это я машинально. Понимаете, к колхознику не очень много слов по рифме подходит. Сейчас я подумаю. Итак, колхозник, полковник, беспризорник, подзаборник… Нет, это всё не то…
– Вот и я не могу подобрать подходящего слова, – пожаловался Захарыч.
– Подождите-ка Матвей Захарыч! А что если нам вообще отказаться от колхозника! – предложил Иннокентий. – Я, как врач считаю, что слово, к которому по рифме не подбирается ничего хорошего, нужно просто взять и удалить, как больной зуб, не подлежащий лечению.
– Да ты что, Иннокентий! – запротестовал Захарыч. – Без этого слова вся композиция рушится. Да и привык я уже к нему.
– Тогда я предлагаю о нём временно забыть!
– Как забыть?
– А вот так! Как о полученных взаймы, ста рублях! А сейчас, Матвей Захарыч, послушайте, я уже новый куплет сочинил. Принимайте продолжение!
– Кеша, только без уголовщины! – встрепенулся Захарыч.
– Хорошо, хорошо, – обнадёжил тестя Иннокентий, – я всё учёл. Итак: