– Четыре, пять, шесть…
Дрожание ладони на пеньке перед иконой стало особенно заметным. Все вокруг замерли.
– Семь, восемь, девять…
«У-у-у» Славика перешло в протяжно-отчаянное «А-а-а!..», но руки он так и не убрал.
– Десять!..
– Ах-ххх!.. – выдохнули все вокруг, и раздался хлясткий удар и хруст раскалываемого дерева. Максенин действительно рубанул, но не по руке, а по иконе, метя в самую середину ее верха, чтобы расколоть пополам. Но икона раскололась как-то странно (видимо, из-за внутреннего древесного сучка) – не пополам, а от нее отлетела лишь ее четвертая часть. Раскол пришелся как раз по ладони Спасителя, так что от нее вместе со всей верхней частью иконы отлетели два Его благословляющих перста. От самого же лика Христа частью от удара кое-где отвалилась краска, так что на месте Его уст появилась черная дыра.
В это время со стороны города донесся слабый в ватном облачном мареве, обложившем небосклон, гудок готовящегося к отправлению поезда.
– Вечерний! – выдохнул кто-то.
От этого гудка до его отправления и прохождения в этом месте оставалось не более десяти минут. Максенин внезапно рассвирепел:
– Нет, Зюсьман, ты так просто не отделаешься!.. Давайте его к срачите…
Все, было, направились к «срачите», но, не пройдя и пару шагов, Максенин вдруг сильно споткнулся о торчащий из земли корень, да так, что едва не упал, как-то нелепо взмахнув руками и присев на левую ногу. От падения его спасло то, что он успел опереться рукою о землю. Все на секунду непроизвольно замерли, как бы еще раз неожиданно пораженные – действительно во всем происходящем все сильнее чувствовалось что-то инфернальное и неподдающееся пониманию. Сам же Максенин, наконец, распрямившись, страшно выругался и чуть не бегом направился к «срачите». Она уже была подготовлена к действию – еще до начала посиделок по поводу «народной» расправы – но Максенин подойдя к ней, залез внутрь ее деревянного тулова, служившего сиденьем, и стал там что-то быстро развинчивать. Пока Лещина и другие мальчишки рубили и устанавливали маскирующие «срачиту» со стороны поезда ольховые ветви, он снял этот пустотелый чурбак с железного шкворня. И тут стали ясными его намерения.
– Ну, Зюся – вот теперь действительно смерть тебе пришла… Впрочем, посмотрим. Новый вариант для особо продвинутых – голая срачита… Что, Христовый спаситель, продержишься всех колесных ударов? Эх– да по твоей драгоценной заднице… Давайте его сюда – тащите!..
Впрочем, Славик уже и не сопротивлялся – безропотно, словно ватная кукла, давая совершить над собой все необходимые действия. Шкворень заканчивался привинченной к нему небольшой железной пластиной-раструбом, смягчавшей его удары по «седлу». На эту пластину и посадили Славика и стали привязывать к ней. Максенин дважды перехватил ему ремнями ноги и стянул их под раструбом в несколько узлов. Славик оказался прямо сидящим на железной основе, как на какой-то приступке. Ужас заключался не только в том, что сидеть теперь приходилось не на дереве, а на железе, но и в том, что совершенно не во что было теперь упираться руками. А значит, всю силу ударов невозможно было хотя бы слегка компенсировать. Но со Славиком произошло нечто странное – он не плакал и не сжимался от ужаса в комочек. Напротив, как-то расслабился, размягчился. Его личико словно снова приобрело стертое предыдущими мучениями «ангельское» выражение: он смотрел куда-то вдаль – за ольховые заросли, а губы его едва заметно шевелились – он, кажется, молился…
Неожиданно он повернул лицо к завершающему все зловещие приготовления Максенину, и на этом лице не было даже тени страха или озлобления. Напротив, какая-то светлая жалость:
– Дай мне пожалуйста икону… Пожалуйста…
Максенин замер, словно оценивая степень уместности этой просьбы.
– Э!.. Последнее желание смертельника… Э!.. Надо выполнить. Стюля, давай живо за деревяшкой… Уважим приговоренного.
Стюлин быстро метнулся за изрубленной иконой и принес оба ее осколка, постукивая зачем-то отвалившейся частью по разрубу и остановился нерешительно перед приговоренным, которого Максенин заканчивал укреплять на своей «голой срачите». И продолжая хлопать и постукивать, только собрался что-то сказать, растягивая рот в напряженную ухмылку, как обрубки иконы у него забрал Кочнев. И с какой-то неожиданной теплотой спросил у Славика:
– Куда-дезя тебе?
– Спасибо, Захария, – ответил Славик, принимая осколки иконы на руки. Он сложил обе части иконы вместе, перекрестился и поцеловал ее нижний край. Потом прижал ее обеими руками к себе и закрыл глаза.
ebooksa