– Потому что двери ее для меня заперты.
– Как? Что ты говоришь? У меня в руках донесение с жалобами на тебя, и одна из первых жалоб гласит, что ты отказываешься молиться со всеми в церкви.
– Я уже сказал вам, двери церкви заперты для меня… Увы! Я так же не мог добиться, чтобы их для меня открыли, как не мог добиться, чтобы открылись для меня сердца монастырской братии; здесь заперто для меня все.
Епископ повернулся к настоятелю.
– Двери церкви всегда заперты для врагов господа, – ответил тот.
– Я задал вопрос, – сказал епископ все тем же строгим и спокойным голосом, – и требую, чтобы мне ответили прямо, без обиняков. Действительно ли вы запирали двери церкви и не пускали туда этого несчастного? Верно ли, что вы лишили его права обратить молитвы свои к Богу?
– Я поступил так, потому что думал и считал…
– Я не спрашиваю вас о том, что́ вы думали и считали. Я прошу вас дать прямой ответ на заданный вопрос: лишали вы его или нет доступа в храм Божий?
– У меня было основание думать, что…
– Предупреждаю вас, что если вы будете давать подобные ответы, вам придется за одно мгновение поменяться ролями с тем, кого вы хотите обвинить. Запирали вы или нет перед ним двери церкви? Отвечайте: да или нет?
– Да, – ответил настоятель, весь дрожа от страха и ярости, – и я имел основание так поступить.
– Вопрос этот подлежит рассмотрению другого суда. Но, по всей видимости, вы виновны именно в том, в чем обвиняете его.
Настоятель молчал. Тогда епископ, пробежав глазами бумагу, которая была у него в руках, снова обратился ко мне:
– Отчего это ты шумишь по ночам, и из-за тебя монахи не могут спать у себя в кельях?
– Не знаю. Спросите об этом у них самих!
– Не правда разве, что дьявол приходит к тебе каждую ночь? Не правда разве, что твои богохульства, твои отвратительные кощунства тревожат даже слух тех, кто на свое несчастье помещается в кельях, соседних с твоей? Не правда разве, что ты ввергаешь в ужас и мучаешь всю общину?
– Я – то, чем они сами меня сделали, – ответил я. – Я не отрицаю, что в келье моей поднимается ни с того ни с сего необыкновенный шум, только им лучше меня известно, откуда он берется. Над самым ухом моим раздается какой-то шепот; этот вот шепот, должно быть, и тревожит живущих со мною рядом, потому что они врываются ко мне в келью и пользуются охватившим меня страхом, чтобы взводить на меня совершенно невероятные поклепы.
– А разве в келье у тебя по ночам не бывают слышны крики?
– Да, это крики ужаса, и испускает эти крики отнюдь не тот, кто участвует в дьявольских оргиях, а тот, кто их страшится.
– А все кощунства, проклятия, все нечестивые слова, которые ты произносишь?