Машина выехала на грунтовую дорогу.
Еe огни освещали ее убежище.
Они нашли ее "Стратус".
Машина замедлила ход. Живот Тары был наполнен легкими пернатыми существами.
Затем машина ускорила ход и исчезла, сделав вдалеке поворот. Она слушала, как та исчезает, и ночь подкрадывалась, накрывая ее, желая прижаться щекой к щеке, и она чувствовала себя единым целым с ней. С шелестом ветра в кронах деревьев. С добывающими пищу ночными тварями. Даже c длинноногим существом, которое двигалось по тыльной стороне ее ладони. Она чувствовала запах земли, черный, насыщенный и вечный. Ей хотелось уткнуться лицом в листья, попробовать их на вкус.
Угроза миновала.
02:39.
Она крабом поползла к своей машине и почувствовала, как пустота внутри нее начинает заполняться чем-то другим. Чем-то почти первобытным. Какой-то инстинктивной вещью, которая недвусмысленно говорила ей, что она способна выполнить поставленную задачу.
Найти Лизу.
И убить ее похитителя.
Она была у него.
Он овладел ею так, как хотел.
Прямо здесь, на грязном полу подвала. Он держал ее распростертой, обнаженной, и прижимался к ней, наслаждаясь холодом ее плоти, тем, как она не двигалась, как она принимала его власть над собой, как нечто сухое и мертвое, у которого не было выбора. Ее грязная блузка была наброшена на плечи, и он лизал ее белое горло, плечи, а потом кусал их. Не настолько сильно, чтобы прорвать кожу, но достаточно сильно, чтобы причинить боль. Его руки сжимали бледные холмики ее задницы, когда он вошел в нее, кусая, покусывая, показывая ей боль и наслаждаясь тем, что она все еще не двигалась. Что ее глаза они были широко раскрыты, темные и стеклянные, смотрели невидяще.
Он толкался в нее все сильнее и сильнее. От нее пахло грязью и продолговатыми гробами, ночными и бездыханными местами, где слышались только царапанье крысы и мясистые ласки червяка. Да-да-да, она не двигалась, и ее кожа была такой холодной, и это было больше, чем он мог вынести, он не мог больше сдерживать свое возбуждение...
Иисусe.
Он опустошил себя в нее и лежал на ней, тяжело дыша, пот капал с его лица, а язык вываливался изо рта в сладком послевкусии всего этого.