- Если бы мы были в курсе, кем приходимся друг другу, я не думаю… вернее, теперь уверен, что ничего бы не изменилось. Всё было бы точно так же, и рано или поздно мы столкнулись бы в каком-нибудь чулане и… этому вулкану суждено было взорваться. Мы не первые, Ева. И не последние. Байрон, Калигула… Кто знает, сколько их ещё было? Таких же «неправильных» как мы?
Он не сказал «извращенцев». Не сказал.
- Извращенцев? – говорю за него.
Дамиен молчит. Я тоже боюсь издать хоть звук.
- Это неверное слово, - произносит, наконец, ровным и немного жёстким тоном. - Я не считаю нас извращенцами. Извращение – это то, что люди делают в погоне за остротой ощущений. А мы просто не можем иначе, не способны выжить. Кто-то умеет принять меньшее, согласиться на пустоту в душе в обмен на вывеску «порядочности», а кто-то, как мы, расшибает лбы прежде, чем понять: нет иного пути, кроме как «наперекор» порядку. Просто наши личности не способны на компромиссы. Поэтому мы так не ладили в детстве, поэтому не можем выжить друг без друга во взрослой жизни. Можно научиться уступать и прощать, но нельзя научиться любить или не любить. Любить сестру и спать с ней по этой причине, а не потому, что запретный плод сладок, и просто секс с сестрой – это разные вещи. Второе – извращение. Первое – любовь. А любовь не бывает от дьявола, она всегда от Бога. Если ты ещё веришь в него, конечно.
Откуда он знает? Откуда он, чёрт возьми, всегда и всё обо мне знает?
- Я сомневаюсь, верю ли вообще во что-либо… - признаюсь.
- Я хочу, чтобы ты верила в меня. Хотя именно я предал тебя даже в большей степени, чем Он. Как думаешь, возможно это?
Что на такое ответить?
- Нельзя верить тому, кто однажды уже предал, Дамиен.
- Можно. Если это единственный способ выжить.
После звёзд и ночной свежести всегда безумствует аппетит. Мы на кухне: Дамиен в своей коляске, а я у него на руках.
- Мне очень хорошо с тобой! Так хорошо! – честно признаюсь ему.
И он отвечает так, как считает нужным: поцелуи. Мягкие, нежные, невесомые. Они не берут, они отдают, причём всё, что могут. Я чувствую это не только кожей, но и всем своим существом.
- Поверить не могу, что это тот самый Дамиен, который швырял в меня мячом! – заставляю себя рассмеяться, чтобы не заплакать.
- Я думал, мы всё уже выяснили о мячах! – вздыхает.
- Выяснили, - соглашаюсь, едва дыша.
Я не хочу думать о том, что было, и что прошло. Мячи из детства – лёгкая пыль в сравнении с той грязью, что принесла нам жизнь взрослая. Сейчас он здесь, в одной со мной комнате, в одном со мной доме, моя рука в его руке, и нас никто и никогда не сможет прервать просто потому, что больше некому.
Мы слушаем музыку, прильнув друг к другу. Дамиен обнимает мою талию, я его плечи, и наши неуклюжие движения рождают неловкие улыбки. Он поднимает руку и ладонью прижимает мою голову к своему плечу. Я чувствую расслабляющие движения его пальцев в своих волосах, будто одного касания им мало, нужны ещё, и замечаю на зеркальной поверхности кухонных шкафов отражение наших фигур. Глаза Дамиена закрыты, закрываю и я свои, прислушиваясь к тому, как он с чувством втягивает носом запах моего бальзама для волос. Я старалась. Хотела нравиться. Мечтала привлечь его снова, и вот, кажется, получилось. Моё ухо прижато к его груди не просто так: он хотел, чтобы я услышала его сердце. И я слышу – быстрый, громкий, рваный ритм – как всё в этом мире неспокойно! И это полнейшее отсутствие покоя вызывает улыбку на моём лице.
- Не умолкай! – шёпотом прошу его. – Бейся так долго! Стучи, отбивай свои удары, а я буду их слушать…